вы лучше останьтесь тут». Когда мы вышли на улицу, я взял брата под руку.
- Только давай пойдем потихоньку, дойдем до машины совсем медленно, ведь никогда не знаешь, а вдруг...
Надо надеть рубашку. Отец настаивает: «Мы идем все трое, так что надо им показать, мы должны быть на высоте». Когда стал виден огромный домина, отец заметил, что не завидует этим людям, тут на одном отоплении в трубу вылетишь. Мы бурно соглашаемся, надо ведь его поддержать. Мать устроила прием по случаю своего дня рождения. Будет большой обед. Семья - это важно. Она в совсем коротком платье снует между гостями, молча взирающими на эту радость жизни. Время от времени она нагибается, чтобы поговорить с отцом, вид у нее при этом как у маленькой девочки, разговаривающей с глубоким стариком. Андре чувствует себя явно не в своей тарелке и наблюдает за происходящим из дальнего угла. Они с отцом обменялись рукопожатием, будто политики в разгар холодной войны. Отец отказывается от вина. Отказ для него - это последний рубеж обороны. На каждое новое блюдо он отпускает сквозь зубы критическое замечание, так ему легче сохранить лицо.
Подарки вручают во время десерта. Гости дарят кто украшения, кто шаль, кто флакончик духов. Отец выкладывает свой сверток на стол. Мать его разворачивает и обнаруживает пару наручников. Она смотрит на нас троих и выдавливает из себя улыбку.
- Давай их примерим, - предлагает отец. Глаза у него блестят.
Андре застыл на месте. Вечер перестал быть томным. Отец надевает один браслет себе на запястье, а второй - матери. В тишине слышатся одинокие аплодисменты Мартена. Мать перепугалась и вскочила:
- Освободи меня сейчас же.
Как она похожа на птичку, случайно впорхнувшую в гостиную.
- Мне больно, дай сюда ключ, ты что, сам не понимаешь, что выглядишь смешно?
Андре не вмешивается и не проявляет признаков беспокойства. Он смотрит на отца. Мы присутствуем при появлении новой формы мужского братства.
- Я хочу только пройтись с тобой немножко по саду, а потом отпущу тебя.
- Совсем не обязательно было для этого меня приковывать. Мне стыдно за тебя.
- Знаю.
Андре открывает застекленную дверь гостиной:
- Идите, проветритесь немного.
Вместе со свободой к матери вернулась решительность, она в ярости шипит, что видеть больше отца не хочет. Андре опускает голову, отец улыбается.
Дальше уже я не видел, как отец с трудом поднялся, не слышал испуганного голоса Мартена, не видел глаз Андре, когда он прощался с поверженным соперником. Мир сократился до размеров моего сжавшегося в комок сердца; у меня участилось дыхание, когда я подумал о Матильде и почему-то о безднах, которые меня в конце концов поглотят. Однажды утром, уже позднее, мне вспомнился непроизвольный жест отца, когда он шел к машине: привычка прикусывать изнутри щеки, чтобы вытеснить одну боль другой, простой и понятной. Я с детства так поступаю в трудную минуту - прикусываю щеки так сильно, что зубы смыкаются. По утрам я часто просыпался с ранами во рту. Раны быстро заживали.
В закутке на студии гримерша подкрашивает Мартена, расточая ему комплименты. Но что-то его настораживает. Духи. Духи гримерши такие же, как у Жанны, ими вдруг повеяло от другой женщины. Обычно их наносят на шею, а Жанна сбрызгивала ими ямочки над ключицами. За все приходит расплата. Слепой случай подчас играет с нами злую шутку. Гримершу очень удивило, что Мартен так расстроился из-за духов «Кристиан Диор». Она-то выбрала эту профессию, чтобы быть на «ты» с теми, кто мелькает на экране, да и работа спокойная, не то что у других. Люди с экрана просто не могут впасть в истерику из-за каких-то там духов. Но духи Жанны погубили грим, который она так старательно накладывала на Мартена. Тональный крем с эффектом загара потек от слез, значит, за несколько минут до эфира ей придется все подновить, а это чертовски сложно. Появилась выпускающий редактор, вся на нервах. Говорит:
- В чем дело, Мартен?
А он ей заявляет, что ему вспомнилась история с ковролином. Редактор багровеет и вопит:
- Ты с ума сошел? Какой ковролин? Всё, никаких воспоминаний перед эфиром! Хватит, в прошлом году мы так уже запороли часовую передачу. Сейчас мы просто настраиваемся на хороший лад, а воспоминания потом.
- Представь себе, вначале, когда мы только переехали, весь паркет был заляпан клеем, на нем еще оставались полоски старого ковролина. Жанна в своих велосипедках и в очках ползала по полу и, обдирая ногти, соскребала эти капельки клея одну за другой, стараясь ничего не пропустить. Она всe терла и терла, будто надеялась, что от этого наш с ней роман станет просто сказочным. И эти ее очки. Она их носила по вечерам, когда очень уставала на работе и ей надо было дать отдых правому глазу, чтобы читать допоздна. Меня это всегда умиляло.
Он сбрызгивает себе лицо водой и ободряюще улыбается гримерше - теперь она может продолжить свою работу. Через десять минут грим был безупречен, но на лице брата было написано, что он вряд ли придет сюда еще когда-нибудь.
Почти всю дорогу я смотрю в окно, прижавшись лбом к стеклу, а Мартен грызет ногти. Электричка прибывает на вокзал. Я говорю ему, что хватит хандрить, пора уже что-то делать, а он - что мне лучше заткнуться и последовать его примеру, хотя я еще слишком молод, чтобы платить по таким счетам. Мы идем пешком к опустевшему дому. Гостиная в таком идеальном порядке, что кажется, будто тут никто не живет. Мартен открывает ставни. В комнату хлынул теплый свежий воздух. Сосед уехал. Рядом в саду кричат дети. Мартен пошел в магазин, а я пользуюсь случаем, чтобы наговорить сообщение на автоответчик Матильде, теперь мне остался только ее автоответчик, я уже знаю, сколько секунд длится каждая пауза в ее приветственной фразе.
Поднимаюсь в спальню к отцу.
Сижу на его кровати с подушкой на животе и смотрю на его игрушечную железную дорогу. Рассматриваю каждый паровозик, каждую стрелку на маленьких рельсах. Так я сижу довольно долго. Потом слышу голоса из кухни и спускаюсь.
Мартен готовит салат и болтает с Гортензией, которая пристроилась в углу. Она насторожилась и похожа на кошку, охраняющую свою добычу. А еще в этой красавице есть что-то от холостяка, соскучившегося по женской ласке, - просто кожей чувствуешь, как она хочет Мартена. Я притворяюсь, что ничуть не удивлен, застав их вместе, я спокойно достаю себе из холодильника пиво и иду в гостиную. У меня еще осталась таблетка успокоительного, которую я стянул у Мартена, я запиваю ее пивом. Гортензия прошла мимо буквально в двух шагах, но не заметила меня, ее сейчас занимает только начинающийся роман с Мартеном. Она выходит в сад и вдыхает любовь полной грудью. У нее такое выражение лица, что у меня язык не поворачивается ее упрекнуть.
Я жду, когда появится Мартен, и перехватываю его:
- Как ты думаешь, отец вернется?
- Врачи говорят, что скорее всего нет.
