носом в живот какого-то господина. Приподняв меня, он восклицает: «Малыш, не зевай!» — и сажает на чемодан, с которого меня тут же сгоняют, так как он не наш.
Отец в содружестве с Кристой пыхтят над огромным чемоданом. Зубы отца стиснуты, острые кончики усов вздрагивают.
— Осторожней, Криста! Не бросайте!
Через толкучку невозмутимо пробирается «синий», останавливается возле нас и говорит отцу, хлопнув его по плечу:
— Эй, вы! Здесь не разрешается сгружать багаж! Вы загораживаете проезд!
Я потрясен: обыкновенный шуцман обращается к моему отцу «эй, вы!» и запросто хлопает его по плечу. Будь я на месте отца, я бы с достоинством дал ему понять: «Эй, вы! Я камергерихтсрат!»
Но отец лишь безнадежно разводит руками:
— Никакой возможности достать носильщиков!
— Надо было раньше вставать! — заявляет шуцман, что совершенно несправедливо, так как мы встали очень рано.— Во всяком случае, багаж отсюда уберите! И побыстрее!
«Синий» исчезает прежде, чем отец успевает ему ответить. Тем временем между мамой и Эди началась какая-то перебранка. Эди велят нести маленький чемоданчик и связку зонтиков, а он отказывается. Одну руку, словно после прививки, он заложил за борт летнего пальто и утверждает, будто ушиб ее на козлах. Поэтому нести этой рукой ничего не может. Мама хочет взглянуть на ушибленное место, однако Эди не желает публично обнажаться и держится от мамы подальше. Мне смешно, как он прячет руку под пальто...
Отца нет, и мы, оставшись без мужской защиты, вынуждены сносить оскорбления и брань извозчиков и пассажиров. Я с дрожью думаю, что будет, если вернется «синий» и застанет нас еще у горы чемоданов. Ради осторожности я отхожу в сторону и прячусь за чужими спинами: лучше не иметь отношения к семейству, которое все ругают. Но зоркое око мамы, то и дело пересчитывающее своих цыплят, сразу же замечает мое исчезновение. Она окрикивает меня, и я вынужден опять стоять рядом с ней в эпицентре оскорблений. Неожиданно для себя я начинаю обвинять отца в том, что он все делает наоборот. У нас всегда все не так, как у других. Те, кто сзади, давно уже взяли носильщиков...
Вот и наш извозчик поднимает бунт. Ему надо уезжать, и он требует от мамы плату. Без согласия отца мама не решается дать ему деньги — вдруг он еще нужен отцу. Кучер начинает грубить, а мне, вместо того чтобы на него рассердиться, вдруг становится стыдно за маму...
Слава богу, вот и отец. Его сопровождают двое носильщиков, толкающих большую тележку. Отец чуть бледен, растерян, но кончики усов у него больше не дрожат. В один миг багаж погружен, и тележка катится к вокзалу. Отец рассчитался с кучером, который тотчас из грубияна превратился в учтивого человека. На прощание он даже приподнимает свой лакированный цилиндр, желает нам счастливого пути и хорошего отдыха.
Под командованием мамы мы спешим к лестнице, ведущей на перрон. Каждый из нас,— кроме Эди, который настоял на своем,— несет самое меньшее по две вещи, а Криста и мама даже по три и четыре. У подножия лестницы все сгружается, образуя бастион, но его тут же приходится ломать — мы загородили проход и нас опять ругают.
Держась за перила, я поднимаюсь на три ступеньки и с возвышения смотрю на бушующий зал, на бесконечное, непрерывно меняющееся скопление голов. Я пытаюсь разглядеть отца у длинного барьера багажного отделения среди сотен пассажиров, которые стоят там в три-четыре ряда. Бесполезное занятие. Из-за чемоданных гор ничего не видно. Тогда я смотрю в сторону касс. У всех окошечек толпятся люди. Слава богу, что отцу не надо туда идти. У нас уже есть билеты, даже заказано отдельное купе!
Но что, если там расселись другие, как в прошлом году? Есть же бессовестные, которые просто сдирают с окон наклейки с надписью «Заказано» и уверяют, что ничего не было наклеено. В таких случаях начинались бесконечные, накалявшиеся с каждой минутой переговоры, на которые отец, как я заметил, совершенно не был способен. Сколько бы ни ругались другие, он всегда разговаривал тихо и вежливо. Я бы на месте отца ругался еще хлестче! Увы, что и говорить: всякий раз, как мы покидали наш дом с его порой надоедающим порядком, над нами сгущались тучи. Мы больше ничего не значили. К нашему отцу, который нам внушал такое уважение, казалось, никто почтения не питал, все надежное становилось ненадежным.
— Ганс! — окликнула меня мама, и — смотри-ка! — отец уже здесь, с нами! Багаж сдан. Еще не остыв от недавнего боя, отец сообщил, что багаж непременно отправят нашим же поездом,— это ему твердо пообещали носильщики.
— Как только вы усядетесь, я пойду к багажному вагону и прослежу, чтобы все вещи погрузили де- факто.
— Дай-то бог! — сказала мама, глубоко вздохнув.— А то как мы будем спать сегодня?
Начинается марш на перрон, к поезду.
— Седьмая платформа! — напоминает отец.
Мама с Фитэ идут в авангарде, мы с отцом образуем арьергард. Но маршировать сомкнутым строем невозможно. То и дело между нами вклиниваются посторонние. Вновь сформироваться нам удается лишь у будки билетного контролера. Отец предъявляет билеты и пропускает своих чад вперед, пересчитывая их по головам. Неожиданно он вскрикивает:
— Луиза! Нас ведь должно быть семеро, а тут всего шесть! Где Эдуард?
— Эди?! — зовет мама.— Эди!! Он же только что был здесь! Разве ты не видел его на лестнице?
— Не знаю! — говорит отец и с отчаянием озирается по сторонам.
— Давай, не задерживай! — кричит контролер.— Не устраивайте здесь пробку! Освободите проход!
— Когда ты видела Эди в последний раз? — кричит отец через барьер.
— Не знаю! Когда мы шли к лестнице, он еще был... по-моему!
— Ну, туда или сюда! — энергично заявляют отцу.— Нельзя же из-за вас останавливать все движение!
— Я пойду искать мальчика! — восклицает отец, и это звучит как последний завет.— А вы садитесь в вагон!
И он ныряет в толпу, словно пловец в пучину.
Подавленные, мы бредем вдоль бесконечного состава. Мама путем опроса пытается выяснить, когда мы в последний раз видели Эди, будто это имеет сейчас какое-то значение!
— А его чемоданчик здесь? Нет? Тоже нет! О боже, мой мальчик! И всегда он что-нибудь натворит! Хоть бы не попал к дурным людям! Бедный наш отец! Он так любит, когда все идет тихо, гладко! А сегодня все шиворот-навыворот...
— Мам,— говорю я.— Вот начинаются заказные купе. Посмотрим нашу фамилию!
Искать долго не приходится — вот окно, а на нем наклейка с нашей фамилией.
— Слава богу! — вздыхает мама.— Хоть это в порядке! И купе, кажется, еще не занято!
Но, открыв дверь, мы убеждается, что там уже кто-то сидит, и это, разумеется, не кто иной, как... наш дорогой братец Эди!!
— Эди! — восклицает мама в изумлении.— Как ты сюда попал?!
— О! — говорит Эди.— На лестнице меня затолкали... Ну, я и подумал, что лучше побегу вперед и буду сторожить купе. И знаешь, мам, хорошо, что пришел, тут уже какие-то три раза хотели занять!
— Но как же ты прошел без билета, Эди?!
— О! — говорит опять Эди.— Очень просто! Я сказал щелкунчику, что папа идет сзади,— я же не соврал, ведь папа пришел!
— Твой отец не пришел,— говорит мама строго.— Твой отец ищет тебя по всему вокзалу... Ганс, беги и скажи отцу... Нет, ты еще слишком мал. Фитэ... Нет, лучше Итценплиц... Нет, ты тоже мала, не увидишь через головы! Криста, идите вы, скажете господину советнику...
— Ой, госпожа советница, пожалуйста, пожалуйста, не посылайте меня! Уж я непременно заплутаюсь и ни за что не отыщу господина советника! И поезд уйдет, а у меня никого знакомых в Берлине, и дорогу на Луипольдштрассе я не знаю...
У Кристы уже капают слезы.
— Хорошо, пойду я! — смиренно говорит мама.— Но чтобы никто из купе ни шагу! И если придут