на «технарей» только в войну. Но это нимало не трогало старшину Громова. Если командир эскадрильи или Пучков, оставаясь на ночь в лагере, разрешали иногда объявлять отбой раньше, чем указано в распорядке, лишь бы механики могли «добрать» часок сна или заменяли утренний стрелковый «тренаж» обыкновенной прогулкой от палаток до столовой, Громов этого не делал никогда. Он не приходил на стоянку, чтобы помочь кому-либо из механиков самолета, хотя свободного времени у него было предостаточно.
Громов лениво покуривал, глядя из своей палатки на стоянку, когда раздался голос дежурного по эскадрилье.
— Старшина Громов, к телефону!
— Кто?
— Начальник штаба майор Шагов.
Громов вскочил и побежал в дежурную.
— Старшина Громов слушает. Здравия желаю, товарищ майор. Гарнизонный наряд? Ясно! Двадцать человек? Слушаюсь, товарищ майор! Я сделаю все возможное! Слушаюсь!
Шагов, правда, предупредил его, что инженерная служба встанет на дыбы, будет доказывать, дескать, столько людей она выделить не сможет. В таком случае старшине Громову надлежит от имени майора Шагова «нажать» на техников, убедить их, что несение караульной службы не менее важная задача, чем обслуживание полетов. Громов положил трубку, оправил гимнастерку и вышел из палатки, улыбаясь своим горделивым мыслям: майор Шагов надеется на него, как на свою руку во второй эскадрилье.
Дорога на стоянку была испещрена вмятинами автомобильных шин и пропитана бензином. Один конец дороги исчезал в клубящейся серой туче старта, а другой долго вился за палатками. Гул моторов, долетавший из серой тучи, казалось, сотрясал палатки.
Громов шел не торопясь, играючи, старался нажимать каблуками на зубчатые бугорки автомобильной колеи. Дорога привела его к самолету Ершова.
— Гуляем? — окликнул старшину Ершов, выскочив из мотогондолы с каким-то прибором в руках, похожим на велосипедный насос.
— Вас не спрашивают! Ковыряйтесь себе в шплинтах, — отрезал Громов и свернул к дежурному по стоянке, который ввинчивал в землю штопор под крылом соседней машины.
— Миша, где техник?
Миша, то есть ефрейтор Пахомов, хорошо слышал обращенные к нему слова, но даже не обернулся, а только быстрее стал ходить кругом, налегая грудью на лом, вставленный в ушко штопора.
Никто, даже такой строгий ревнитель устава, как Громов, не обращался к Пахомову по званию и фамилии. Дело в том, что хотя Миша и служил в эскадрилье дольше всех (в шутку его прозвали «основателем эскадрильи»), но как авиатор, как специалист он до сих пор оставался начинающим. И если его товарищи стали в эскадрилье сержантами и старшинами, Миша как пришел в нее ефрейтором, так и застыл в этом звании. Он был от природы рассеян, и ему запретили работать на самолетах. Мишу сделали постоянным развозчиком баллонов. С тех пор и установилось к нему покровительственно-фамильярное обращение. И Пахомов, человек простодушный, но самолюбивый, едва ли не наизусть вызубрил наставления по эксплуатации и ремонту моторов, лишь бы вновь перейти на самолет, догнать сослуживцев.
Уступив просьбам Пахомова, капитан Дроздов поручил ему следить за состоянием «яшки», как назывался учебно-тренировочный самолет ЯК-18. Миша почувствовал себя на верху блаженства и стал ухаживать за «яшкой», как за человеком, вкладывая в дело весь пыл своей трудолюбивой души.
Колеса всех самолетов стояли на металлических стеллажах. Мише показалось это недостаточным. Он подложил под колеса гладко выструганные сосновые дощечки. На крылья ЯК-18 технический отдел не выдал чехлов (не было на складе). Миша купил брезент на свои более чем скромные средства и заказал сшить чехлы. По вечерам, расставаясь с самолетом, Миша гладил его зеленый фюзеляж, как спину любимого животного. Но в те дни, когда устраивались полеты на ЯК-18, к этой машине приходил механик, а Миша превращался опять в «заместителя». Миша учился готовить к полетам свою машину самостоятельно и, возможно, добился бы своего, если бы инспекторская комиссия не обнаружила однажды в гаргроте ЯК-18 груду забытых самолетных деталей. Председатель комиссии разложил под самолетом, как напоказ, вибраторы, магнето, поршневые кольца — все, что в нарушение правил хранил в самолете Миша, и подозвал к этой выставке всех офицеров эскадрильи. Участь Миши была решена: его навсегда отстранили от самолета, и стал он в должности «кто куда пошлет». Тогда-то и приклеилось к нему новое прозвище — «главный инженер».
Вспомнив все это, Громов усмехнулся, спросил:
— Товарищ главный инженер, к вам обращаются: где Пучков?
Миша повернулся; на его широком, как лопата, лице появилась улыбка наивно хитрящего ребенка. Всякий, кто увидел бы его лицо, сказал бы: добряк, святая простота.
— А вы гляньте направо, товарищ старшина, — с безобидной ехидцей ответил Миша.
Громов хотел было упрекнуть его за такую неучтивость, но прежде посмотрел направо.
На крыле соседнего самолета стоял Пучков, придерживая мотор, висевший на цепи подъемной тали.
Старшина Князев снизу перехватывал эту цепь, и мотор медленно опускался на раму.
— Порядок! — крикнул Корнев из-под моторной гондолы.
На появление Громова никто не обратил внимания.
— Товарищ техник-лейтенант, я по срочному делу, — с достоинством произнес Громов.
— Что такое? Опять наряд? — недовольно спросил Пучков с крыла.
— Так точно. Гарнизонный наряд, — с подчеркнутой четкостью подтвердил старшина и отошел под крыло самолета, в тень.
На фоне темноватого, густо запыленного самолета и людей, одетых в замасленные комбинезоны, которые некогда было помыть, Громов выглядел манекеном, только что сошедшим с витрины военного универмага. Новую, ярко-зеленую гимнастерку красиво перепоясывал офицерский ремень цвета кипяченого молока; темно-синие, сшитые на заказ бриджи плотно охватывали икры ног. На голове старшины форсисто сидела авиационная фуражка с неимоверно отполированной кокардой, которая светилась, когда на нее падало солнце.
«Как вырядился», — подумал Пучков, подходя к старшине.
— Требуется двадцать человек, — сказал Громов.
— А кого же я выделю? Ершов и Князев помогают монтировать мотор. Дежурные по стоянке не сменялись двое суток. С летающих машин я механиков снять не могу. Кто же будет обслуживать полеты?
— Несение караульной службы не менее важная задача, чем обслуживание полетов, — хлестко ответил Громов словами майора Шагова.
— Наряд составлю через час. Тогда и приходите.
— Час на составление наряда? — удивился Громов. — Я за пять минут составляю.
— Приходите через час! — повторил Пучков. Громов ушел, а Пучков сел составлять наряд. Он не знал, где ему найти столько людей и, как школьник при решении трудной задачи, стал кусать конец карандаша. Иногда он вычеркивал уже написанную на листке фамилию, ставил поверх нее другую, затем снова зачеркивал. Сначала ему показалось, что без Корнева будет легче обойтись, чем без Ершова. Но затем он вспомнил, что на самолете Корнева подошло время регламентных работ: следовательно, нельзя его отрывать от машины на целые сутки, а надо заменить кем-то другим. Он зачеркнул обе фамилии и вместо них вписал Князева, но и тут память вдруг подсказала ему, что на машине Князева на завтра намечены полеты «со слепой кабиной».
Трудность составления наряда зависела не только от того, как обстоят дела на машинах, но и от того, что надо было сохранить еще и очередность. Если Князев в прошлый раз был начальником караула, то теперь его надо было назначить разводящим или дежурным по стоянке. И еще надо было учитывать должностное разделение наряда: ведь моториста не пошлешь старшим дежурным по стоянке, а механика самолета не назначишь дневальным или рабочим по кухне.
Когда список составлял Громов, он не испытывал никакой трудности: отрубит и точка.
Пучков же видел в механиках и мотористах прежде всего людей, которые, как принято было говорить, головой отвечают за судьбу экипажа и самолета. Поэтому он обращался с ними вежливо, никогда не
