— За что же? Это я должен просить у тебя извинения.
— Правда? — и метнувшись от стены к нему, она так цепко схватилась за его руку, что при желании сбросить, стряхнуть Зину он смог бы это сделать разве что ценой вывиха своей руки.
— Как низко ты обо мне думаешь, — с искренней печалью сказал Петр и заглянул ей в глаза.
Зина положила голову на его грудь.
— Пойдем к тебе, Зина.
— Нет, Петя, не теперь.
— Глупышка, какую бы ночь мы с тобой провели! — и он кивнул на финский домик.
— Если б всю жизнь, Петя... — прошептала она, опустив его руку, и вдруг, не оглядываясь, побежала к главному корпусу санатория, как стыдливая девушка, у которой нечаянно вырвалось признание в любви.
Петр усмехнулся.
«Неужели втрескалась?» — подумал он и пошел в другую сторону.
Утром, когда Зина пришла на завтрак, Петр сидел уже за столом. Он небрежно кивнул на ее приветствие и не подал меню, что неизменно делал прежде. На его загорелой щеке белел квадратик пластыря.
— Супруги сегодня не в духе, — заметил их сосед по столу, машинист экскаватора из Норильска.
— Кореш, будь потактичней, — сказал его друг, — разве не видишь, что Петр Германович пытался поцеловать другую, чем и вызвал ревность...
— Не очень-то оригинально, молодые люди! Разве нельзя обрезаться, когда бреешься? — упрекнула их Зина.
— Пардон, сударыня! Мы больше ни-ни... Поедемте сегодня кататься на катере? — предложил экскаваторщик из Норильска.
— Опять захотели на морское дно? — спросила Зина смеясь.
Эти бесшабашные парни приехали на курорт с накоплениями и спускали деньги направо и налево. Под хмельком катаясь на катере, они опрокинулись в море вместе с девушками и мотористом, но, к счастью, их скоро подобрали.
Зина разговаривала с ними со снисходительностью важной дамы, но не всегда выдерживала роль. Люди смелые, бесхитростные, бедовые ей были по душе, и она иногда невольно опускалась до панибратства с ними. Ели машинисты по-солдатски быстро и вскоре ушли.
— Ну, а мы куда? — спросил Петр.
— Пойдем пройдемся, — с готовностью отозвалась Зина.
Выйдя из столовой, они полдня бродили вдоль пляжа, выясняя свои отношения и взаимно обвиняя друг друга. А когда от Русалки, где они впервые встретились, поднимались в гору, Петр с грустью сказал, что через неделю он должен быть в Москве.
— А говорил, что дипломатический отпуск три месяца и что... — не докончив фразы, она с досадой высвободила руку. Разговор оборвался. Стало слышно, как под ногами хрустит щебень, как ветер с моря шумит в кипарисах.
— Что с тобой? — с нарочитым удивлением спросил Петр.
— Ах, он еще и спрашивает! — с безнадежностью в голосе воскликнула Зина.
— Мы так и не съездили на Ай-Петри, — сказал он, взглянув вверх, туда, где в голубой дымке скрывалась эта крымская вершина, — поедем завтра?
— Не знаю, — ответила она отчужденно.
Навстречу им шел офицер. Его походка показалась Зине знакомой. Она отошла к кипарису и заторопилась. Петр тоже прибавил шагу. Жестикулируя и прищуривая от удовольствия глаза, он стал описывать, какой прекрасный вид открывается с Ай-Петри в ясный солнечный день.
Офицер был уже рядом. Он с любопытством смотрел на них в упор.
— Ах, — воскликнула Зина и метнулась к офицеру, — Ефим, родненький, уведи меня скорей отсюда! Пристал какой-то, никак не могу отвязаться...
Она схватила Беленького за руку, прижалась к нему.
— Зина, Зина, успокойся, — сказал Ефим и, оставив ее в стороне, сделал шаг к Петру.
Тот стоял, точно статуя. Должно быть, за все время волокитства он не испытывал столь внезапного удара.
— Что вам угодно, молодой человек? — спросил его Беленький тоном, в котором угроза смягчалась насмешкой.
— Извините, я был слишком назойливым, — ответил Петр и, перехватив благодарный взгляд Зины, добавил: — Имею честь!
Он откланялся и пошел такой строгой и красивой походкой, точно хотел подчеркнуть этим свое достоинство. Зина посмотрела ему вслед и подумала: «Нашелся, не подвел... Хотя за это спасибо».
Проводив его взглядом, Зина повела офицера к морю. Она красноречиво рассказала, как приставал к ней этот франт, и благодарила Беленького, как спасителя.
— Ну-ну! Не притворяйся. Я часто видел тебя с ним на пляже! — погрозил ей Беленький, из любопытства наблюдавший за ней вот уже четыре дня.
Зина не поняла, правду ли сказал он или хотел лишь подзадорить ее, но и этого было достаточно для нее. Дня через два, продав остаток путевки какому-то «дикарю», она уехала домой.
Глава седьмая
«Я так и знал, я так и знал», — думал майор Шагов, расхаживая по своему кабинету и то и дело поглядывая на докладную старшины Громова.
Шагов дважды подходил к столу, брал этот лист и с досадой бросал, как будто бумага обжигала его руку.
В конце концов он решил: «Проступок Пучкова слишком значителен, чтобы наказывать его самому. Начальство любит, когда с ним советуются. Подам это в штаб училища».
Пучкова вызвали в строевой отдел штаба. Точно предчувствуя, о чем пойдет речь, Пучков захватил с собой расписание полетов и список технического состава. Оказалось, что на каждую машину приходилось по одному механику. А по штату было положено два механика и моторист. Захватив эти документы, штабной офицер куда-то исчез, а когда вернулся, беседа продолжалась уже не в том, обидном для Пучкова тоне.
Он сказал Пучкову:
— У вас нездоровые отношения с Громовым. Извольте их наладить. Громова мы хорошо знаем. Это требовательный и честный старшина. Как вы считаете, справится он с офицерской должностью воспитателя курсантов-новичков?
— К службе рвение у него большое, но техники бывают недовольны его придирчивостью, доходящей до грубости, — ответил Пучков.
— Проверим... — пробурчал начальник строевого отдела. В заключение он сказал, что в гарнизонный наряд «впредь до пополнения» эскадрилью посылать не будут.
Пучков вернулся на аэродром обрадованный, зашел в палатку к Громову.
— Вот, дорогой, ты пишешь, шумишь, а в штабе понимают, кто прав.
Громов выслушал его со снисходительностью служаки, уверенного в своей непогрешимости. И когда Пучков сообщил, что его прочат на офицерскую должность воспитателя новичков, Громов самодовольно улыбнулся.
— Что ж... это ничего не меняет в наших отношениях, — сухо заметил Пучков и ушел на стоянку.
«Как сказать», — подумал Громов, и его твердоскулое лицо округлилось от улыбки, не предвещающей ничего хорошего.
Однако перспектива выдвижения оказалась не более, как подслащенная штабистами пилюля. Писарь Касимов на другой же день по-приятельски сообщил Громову печальную весть: на эту должность уже
