назначили офицера, а в политическое училище, откуда пришла разнарядка на трех человек, подали заявления три члена партии. А его друг пока еще даже не кандидат.
— А если я срочно вступлю в партию? — спросил Громов.
— Если сможешь, вступай! — посоветовал друг. Повесив трубку, Громов выкурил три папиросы подряд и пошагал на стоянку. Обычно он никогда не помогал механикам, но сейчас стал пришвартовывать самолет Корнева.
— Что-нибудь случилось? — с удивлением спросил Игорь.
— Да, земляк, случилось, — честно сознался Громов. — Мне надо срочно вступать в партию.
— Срочно вступать в партию? — переспросил комсорг. — В партию срочно не вступают, к этому готовятся долго и основательно.
— Я понимаю: в партию срочно вступают только в том случае, если это нужно самой партии. Так было, например, в войну, на фронте. Но сейчас это нужно мне. Если я не вступлю в партию, меня не примут в училище. А это значит, партия не будет иметь еще одного энергичного офицера.
От этой самоуверенности земляка Игорю стало не по себе.
— Короче говоря, одна партийная рекомендация майора Шагова у меня есть. Теперь мне нужна еще и комсомольская рекомендация. Вот заявление, прошу разобрать.
— Хорошо, бюро рассмотрит... А если хочешь нам помочь — ступай к Ершову.
Но и Ершов, этот прямой до дерзости человек, заявил Громову, что в его услугах не нуждается.
Как отверженный, переходил Громов от машины к машине: механики отказывались от его помощи.
«Какое неуважение ко мне внушили!» — думал Громов о Пучкове и Корневе. Но он ни на минуту не усомнился, что и Пучков и Корнев, лишь бы избавиться от него, будут поддерживать его кандидатуру. У него двадцать три благодарности — кого же, как не его, принимать в партию? Мысленно Громов перенесся в политическое училище, затем представил себя в офицерском звании, в должности начальника политотдела, и подумал: «Вот тогда я поставил бы на место и Пучкова и Корнева! Ни воли у них, ни настоящего рвения к службе. Разве такие люди могут быть костяком армии? Потому-то и рады они спровадить меня хоть к черту на кулички, что чувствуют свою неполноценность и мое превосходство в знании уставов.
Лично Корневу давно хотелось отделаться от «железного фельдфебеля», как называл он Громова. И как обрадовался бы комсорг его отъезду! Но сейчас шла речь о приеме Громова в партию, и Корнев решил посоветоваться об этом с Пучковым.
— А что если мы уговорим комсомольцев дать Громову рекомендацию да и... — не договорил Игорь.
— Рекомендацию в партию? Н-нда... — только и сказал Пучков и впал в глубокую задумчивость, что случалось с ним, когда он выслушивал моторы.
— Уж не думаете ли вы, что без Громова дисциплина расшатается? — нетерпеливо спросил Игорь.
— А если комсомольцы откажут ему, в чем я уверен, — ответил Пучков, — тогда этот деятель сочтет, что они сговорились мстить ему за придирки, а мы с тобой потакаем им. Он напишет еще докладную. И в штабе удивятся: как же так, у человека двадцать три благодарности, он исполняет обязанности адъютанта эскадрильи, у него рекомендация в партию от коммуниста с 1938 года, а комсомольцы не дали ему рекомендации.
— Да... Нескладно получится, — озаботился Корнев и спросил: — Ну, а вы-то, как коммунист, что думаете: достоин он быть в партии?
— Партия ему нужна для карьеры. Он и сейчас похваляется, что держит в кулаке эскадрилью. И если дать ему права, власть, тогда он со временем и дивизию приберет к рукам. А пока он и у тебя и у меня вот где сидит. — Пучков стукнул себя по затылку. — Но лучше уж нам потерпеть его до конца службы, чем дать рекомендацию и отделаться. Мы партию этим обманем, понимаешь? Я сам на собрании выступлю, что рано ему давать рекомендацию...
— И ты думаешь, твое предложение пройдет? — лукаво усмехнулся Игорь. — На собрание к нам придут кроме майора Шагова и комендант военного городка, и начальник гауптвахты — они в нем души не чают. Когда Громов был помощником дежурного по городу, он так настроил патрульных, что гауптвахта была переполнена. Пуговица не очень блестит на служивом — задерживает, курит солдат в неположенном месте — задерживает. Говорят, с биноклем по городу ходил, чтобы издалека видеть, курят солдаты на улице или нет.
Не поняв иронии Корнева, Пучков возмутился.
— И что же, за эту слежку его рекомендовать? Партию обманывать?
Игорь не смутился:
— Разве у партии нет глаз, кроме наших? Покажет себя как карьерист — из училища вышибут.
— Что можешь предотвратить сам — не перекладывай на плечи других. На собрание приглашай кого хочешь. А я докажу, что Громов недостоин партии, — уже не в шутку «завелся» Пучков.
Все, кого называл Корнев, к удивлению Пучкова, на собрание приехали. Кроме них явился и сам комсомольский «бог» училища, как в шутку называли помощника начальника политотдела по комсомолу. Не только для Громова, но и для всех это была большая честь. Старшина Князев, тот самый, который упросил оставить его в эскадрилье, когда врачи запретили генералу летать, предложил выбрать приехавших в президиум. Первыми выступили сержант Желтый и старый, увешанный орденскими планками капитан — комендант училища. Они говорили о Громове похвально. Капитан даже сказал, что его, старого, много раз раненного человека, вполне бы устроил такой энергичный преемник, как старшина Громов. Не зря же он дал старшине партийную рекомендацию. Поэтому выступление Пучкова, рассказавшего, что за личность старшина Громов, прозвучало для гостей как гром среди ясного неба. Старшина сразу понял, что, если он сейчас же не отметет от себя эти обвинения, ни в партии, ни в политическом училище ему не быть.
— Товарищи, — обратился он к президиуму, — здесь правильно сказал техник-лейтенант, что сейчас, на этом обсуждении, комсомольцы должны понимать, что они — глаза партии. Но каждый рядовой комсомолец должен прежде всего внимательно прислушиваться к мнению командиров. А вот что говорят обо мне разные командиры...
И Громов стал зачитывать копии благодарностей, объявленных ему в приказах. Их было много... Некоторые офицеры из президиума недоуменно смотрели на Пучкова...
Громов смекнул, что упускать момент нельзя, и рассказал о своем недовольстве Пучковым, о своей жалобе, намекая, что техник-лейтенант решил сейчас отыграться на нем.
— По-моему, все ясно? — вопросительно сказал комендант, обращаясь к президиуму.
Громов тоже с надеждой что называется ел глазами начальство. И казалось, он выйдет победителем, но одно побочное обстоятельство повернуло ход собрания.
— А вы, Громов, смотрите не на нас, а в зал, на товарищей, — заметил помполит по комсомолу. Но Громов, взглянув на презренных механиков, опять подобострастно воззрился на своих покровителей.
— А когда он на комсомольцев-то смотрит? Да никогда, — не вытерпев, бросил реплику Ершов, сидевший в первом ряду.
Комсомольцы поняли Ершова. По рядам пронесся шумок. Даже те, к кому Громов никогда не бывал несправедливым, в глубине души испытывали к нему неприязнь. Не то что взыскание, но даже и поощрение получать от Громова было им неприятно.
— Вы хотели выступить? — подсказал Ершову помполит.
Ершов согласился и выложил все, что знал о Громове. С этого и пошло, поднялся лес рук...
Дежурный по лагерю много раз звонил в рельс — подошло время вечерней переклички, — а страсти на собрании еще не улеглись.
Комсомольцы сошлись на том, что давать Громову рекомендацию в партию еще рано.
Когда они единодушно проголосовали, Громов зло взглянул на Пучкова, Ершова и закрыл ладонями лицо, чтобы не видели его отчаяния.
Почти все уже разошлись из саманного сарая, а старшина все еще сидел, отчаянно сжимая голову руками. Комендант училища и помполит подошли к нему. Кое-кто из механиков, уже вышедших на воздух, вернулся, но комендант, еще красный от волнения (он выступал два раза), прогнал их и закрыл дверь. Пучкову, который уже успел позвонить из палатки в город, передали, что с Громовым что-то случилось...
