— Хорошо, если так на самом деле. А то ведь я знала тебя другим…
Осеклась. Поняла двусмысленность сказанного. Негоже в открытую волноваться за человека, от которого ушла к другому.
Губы настороженно застыли, потом дрогнули, и я понял, что она хочет и не решается спасать меня так, как ей советовал наш общий приятель — доктор. Чтобы облегчить ее миссию, я добавил:
— Работы, конечно, немало.
— Вот именно, — обрадовалась она. — Ты никогда не знал меры. Никогда.
— Но я старался…
Губы подозрительно выпятились. Я догадывался, что именно за этим последует.
— Спрашиваю тебя не ради простого любопытства.
— Знаю.
— Снова смеешься надо мной?
— Нет, серьезно.
— Помню твою «серьезность». Ты всегда считал меня глупой гусыней, домашней хозяйкой — не больше…
Разговор приобретал опасное направление. Выход один — напомнить ей о цели визита.
— Я бы с удовольствием отдохнул от работы, но ты же знаешь, насколько важно проверить мою гипотезу о «пусковом механизме вдохновения».
— Это не твоя мысль. Это мысли того противного старика. Стоит ли тратить на их проверку столько сил?
Надо было немедленно отвлечь ее от воспоминаний о личности Михаила Семеновича, которого она ненавидела, иначе не избежать знакомых сцен.
— Он только высказал мысль о необходимости поисков. Но ведь гипотеза — моя.
— Ты сам рассказывал, что услышал об этом на его лекции.
— Ну да. Но он говорил вообще о секрете вдохновения.
— Вот видишь!
— Но это же у меня появилась гипотеза.
— Ты мне рассказывал об этом по-другому…
Я начинал злиться. Да, черт возьми, я рассказывал ей о том, как ворочались в моей памяти и мучили меня слова Михаила Семеновича. Издавна психологи всего мира безуспешно бились над загадкой вдохновения. Одни договорились до его непознаваемости, другие — до противоположной крайности: никакой загадки нет, а само вдохновение — просто повышенное рабочее состояние, которое приходит к человеку в процессе труда. Стоит лишь начать упорно трудиться — и вдохновение явится само собой.
Но почему-то вдохновение, как настоящая жар-птица, не посещало одних, даже самых трудолюбивых и упорных, но зато являлось к другим — и тогда они совершали открытия, которых не могли сделать раньше в аналогичных условиях; писали гениальные произведения, предвидели будущее с невероятной точностью и достоверностью.
С той поры, когда я услышал лекцию Михаила Семеновича, прошло немало лет. Проблема, заинтересовавшая меня, отодвигалась на задний план и тонула в сумятице текущих дел, в различных треволнениях, которыми богата жизнь каждого молодого врача. Но почему-то она не исчезала.
Однажды руководство нашей клиники поручило мне наладить контакт с институтом кибернетики и совместно с математиками разработать новые методы описания заболеваний, в частности — ранних, скрытых периодов развития шизофрении.
И вот, изучая проявления этой болезни, когда память вдруг с невероятной четкостью восстанавливает, казалось бы, давно забытые события, и больной из реального мира переселяется в них, я снова вернулся к юношескому увлечению — к секрету вдохновения. Забрезжила догадка о том, что же является физиологическим пусковым механизмом вдохновения, с чего оно начинается, почему приводит к открытиям, которые человек не мог совершить до наступления того состояния.
Я стал собирать сведения в научной литературе, больше всего, конечно, интересуясь не самими описаниями озарений-инсайтов, а теми процессами, которые приводят к ним. Свои исследования я вел по трем направлениям: озарения-инсайты — как конечный итог вдохновения; химические вещества и физические воздействия, стимулирующие память-мышление; механизмы возникновения психических состояний, аналогичных состоянию вдохновения.
Вместе с новыми друзьями — математиками и кибернетиками мы составили целые тома математических описаний этих состояний и химических реакций. Моя догадка подтверждалась, и все же я боялся верить этому, снова и снова проверял ее. Все говорило о том, что процесс вдохновения начинается с одного и того же физиологического состояния — с понижения порога возбуждения на определенных участках мозга…
— Алло, алло, вернись!
Я совсем было забыл о ней, а она не забывала моих привычек. Ее голос зазвучал примирительно:
— Годы идут, а ты все еще не стал ни богатым, ни знаменитым. Берешься за одно, не кончаешь и хватаешься за другое. Ты же работал над М-стимулятором и тебе прочили успех. А ты забросил его и взялся за новое дело. Вернее, за старое. Не пора ли одуматься? Особенно сейчас…
— Почему сейчас?
— С тобой невозможно разговаривать. Ты либо не слушаешь, либо смеешься надо мной.
— Да нет же…
— Да, да! И не отрицай. Почему ты не поступаешь так, как советует доктор?
— Видишь ли, я начал серию опытов на собаках. Их надо во что бы то ни стало довести до конца.
— Если ты… серьезно заболеешь, — она хотела сказать «умрешь», — то кто же завершит опыты?
Губы победно подобрались. Это должно было означать, что она нашла неотразимый довод, способный убедить любого разумного человека.
— Если мой препарат окажется эффективным…
— «Если, если…» Сколько раз я слышала это слово раньше!
— Теперь, к счастью, не слышишь.
Я тут же пожалел о своих словах. Ее губы побелели в уголках. В уголках, которые я когда-то любил целовать.
— Я пришла, чтобы… чтобы… А ты…
И как только у меня вырвались эти злополучные слова! Неужели я все еще люблю ее? Или это чувство называется другим словом?
— Извини, я не то хотел сказать. Я очень благодарен тебе за то, что ты пришла.
— Да, я глупа, но не до такой степени, чтобы…
— Конечно… Ох, я не то хотел сказать. Я все понимаю…
— Понимаешь? — Она хотела произнести это слово с иронией, но у нее ничего не получилось.
— Пожалуй, ты убедила меня. И в самом деле, если я умру, то кто же продолжит опыты? Действительно, надо взяться за ум.
Она исподлобья недоверчиво посмотрела на меня. На ее красивом белом лбу образовалась едва заметная морщинка. И внезапно я заметил множество морщинок у ее глаз. Мне стало по-настоящему больно за нее. Годы не щадят никого.
— Давай вместе составим режим дня.
— И ты будешь его выполнять?
Если бы она знала, чего стоил мне поток слов, необходимый, чтобы ее убедить. Она ушла успокоенная, довольная завершением своей миссии, своим благодеянием. Ее давно терзали раскаяния. Теперь они немного поутихли, ведь она позаботилась обо мне, помогла мне. Она не догадывалась, что я знаю о настоящей причине ее визита, знаю больше, чем она сама. Конечно, если сейчас у нее такой приличный и любящий муж, такие здоровые, послушные дети, такая крепкая семья, а у того, от которого ушла, жизнь не устроена по-прежнему, то почему бы лишний раз не убедиться, что поступила правильно,
