В глазах Ивана Степановича блеснуло удивление, и Трофиновский почувствовал, что сейчас Кидько думает о нем. Если вы философ, то тем хуже для вас. Я заставлю вас задуматься над такими вопросами, которые раньше не приходили вам в голову. Я вовлеку вас в лабиринт, откуда вы не выберетесь без моей помощи.
Глядя куда-то мимо следователя, Кидько медленно проговорил:
— Если уж упоминаете о вопросе вопросов… Были, например, демократии, допускающие потрясающее неравенство сограждан. Они действительно давали возможность личности раскрыться в полной мере и принести наивысшую пользу обществу. Око накапливало огромные материальные блага и распределяло их, используя налоги и субсидии. Кое-что перепадало даже обиженным природой слабачкам. Но были ли такие системы устойчивы? Нет, нет и еще раз нет! Ибо общество складывается из отдельных человеков, сограждан. А человеку, гражданину важно не просто иметь какой-то, пусть даже удовлетворительный, прожиточный минимум. Гораздо важнее — точка отсчета. Она же для каждого в формуле: «Я не хуже других». Итак, человек может согласиться жить хуже, но чтобы его сосед, его согражданин не жил лучше его. Так человеку и спокойнее, и уютнее. И потому-то гораздо устойчивее демократий оказывались диктатуры, и такие именно диктатуры, где четким эталоном нормы признавался диктатор — личность, как правило, совсем не гениальная, а посредственная, близкая и понятная любому члену общества. На таких принципах строились целые империи и существовали столетия, слышите, столетия! Именно в таких системах нуждается сейчас наш раздираемый противоречиями мир! — И он излюбленным отрепетированным жестом поднял указательный палец.
Трофиновский спокойно выслушал подследственного и так же спокойно спросил:
— Тогда почему же рушились и распадались эти «устойчивые» империи? И почему вы прячетесь за общие рассуждения, когда речь идет о ваших конкретных поступках, или, как вы выражаетесь, одеяниях»?
Иван Степанович как-то сжался, замкнулся, сказал угрюмо:
— Как бы там ни было, не будут же меня судить за лечение несчастных больных…
— Именно из-за вашего лечения стал несчастным на всю жизнь артист цирка Марчук, получили травмы балерина и спортсмен. А художник Степура, как вам известно, покончил самоубийством. И оно тоже на вашей совести. А перед законом все равны, не так ли?
Лицо задержанного менялось на глазах. Да, ему было плохо, но Павлу Ефимовичу надо задать еще один вопрос, который свербил в его мозгу, как заноза. Перед ним сидел человек, который мог бы ответить на этот вопрос. Но захочет ли Кидько отвечать на него? И Трофиновский снова и снова спрашивал себя: «Почему же, имея этот аппарат, Кидько не захотел с его помощью усилить работу своего мозга и подняться до таланта или даже гения, а решил всех опустить и подогнать под свой уровень? Объяснить это одной завистью было бы слишком просто…»
Он наткнулся на взгляд подследственного и удивился. В нем теперь не было ни злости, ни вызова, — напротив, нечто похожее на жалость и сострадание прочитал он во взгляде Ивана Степановича.
«Это не он, не они противостоят мне, — думал Кидько. — Это Госпожа Природа оберегает истоки несправедливости, так необходимые ей для продолжения своих бесчеловечных экспериментов. Но не слишком ли они затянулись? Неужели еще не до конца проявлены все варианты отклонения от нормы? Есть ли смысл продолжать?»
И он отвечал себе: «Нет. Пусть не я, — но придет другой, третий, станет вождем обиженных, обделенных, чтобы совершить величайшее деяние во имя Окончательного Торжества Справедливости. И ты, сидящий передо мной бедный баловень, неужели не слышишь шагов Великого Уравнителя?»
ВОЗМОЖНОСТЬ ОТВЕТА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. В ПОДВОДНОМ ГОРОДЕ
1
Я плыл вдоль берега, раздвигая руками водоросли. Их предки жили на Земле более полутора миллиардов лет назад. Они были примитивны и могучи. Свои преимущества они передали потомкам. Я плыл среди созданий природы, которые могут существовать и развиваться в ядовитых отходах химических комбинатов, внутри ядерных реакторов, легко переносят кипячение и облучение, убивающее бактерии.
Внезапно какая-то бурая змея бросилась от меня наутек. Я догнал ее. «Змея» оказалась обрывком водоросли. Но когда я попытался схватить его, он выскользнул из моих рук.
И снова подумал о себе: КТО я? Или ЧТО я такое? Существо со свободной волей? Или подобие обрывка водоросли, отражающего в своих движениях изменения среды? И снова болезненной тревогой напоминала о себе тайна моего рождения, которую я все еще не мог раскрыть…
2
Я уходил в море все дальше и дальше от берега, погружался глубже и глубже. Наверное, если сейчас всплыть, то те трое, что провожали меня и остались на берегу, показались бы совсем крохотными, не больше фигурок на книжном шкафу. Я видел такие в квартире Михаила Дмитриевича… Почему я не думаю «в моем доме»? С некоторых пор не могу так думать. С тех пор, как все для меня изменилось и появилась Тайна. Проникну ли я в нее когда-нибудь? Пока все мои попытки безуспешны. Но я должен снова и снова штурмовать ее, чтобы узнать нечто существенное о себе. Для других вовсе не обязательно знать. Их не мучает Тайна. Они приспособились к незнанию. Но я так жить не смогу. В этом я уверен.
Вода все темнеет и темнеет. На эту глубину уже почти не пробиваются солнечные лучи. Легким усилием воли включаю инфравизоры. Мир вокруг резко преображается. Рыбы превращаются в звезды. Заросли водорослей кажутся горящими лесами.
В такой же соленой купели когда-то вспыхнули первые искорки жизни. Поэтому мой путь начинается с моря. Так предусмотрел Михаил Дмитриевич. Я пойду от источников, чтобы попытаться выяснить, куда ведут дороги. От вирусов, от водорослей, от амеб…
Вот от меня удирает живой аппарат на суставчатых ногах. Два перископа, поднятые над бронированной панцирной кабиной, злобно и испуганно вперились в меня, вычислительное устройство, находящееся под броней кабины, передает панические команды по тончайшим проводам, идущим к ногам…
Такие сложные самодвижущиеся аппараты изобрела природа уже на заре эволюции. Тысячи лет минули для них без последствий, как одна минута. И выходит, что если бы сравнить вот этого краба, который сейчас удирает от меня, с его первобытным предком, то показалось бы, что это не разные крабы, а один и тот же, проживший многие тысячи лет. Его величество Краб. «Бессмертный» краб. Эта мысль горчит, в ней есть насмешка…
А вот эти неразличимые человеческим глазом создания: гидры, лучевики, радиолярии бессмертны еще в большей степени, чем краб. Пожалуй, в природе существует закон: чем примитивнее, тем бессмертнее. Вот почему мысль отдавала горечью.
Я зорко оглядываю дно. В одном месте водоросли примяты, их запах изменился. Неужели следы? Повезло? С самого начала повезло?
Всматриваюсь вдаль — не мелькнет ли там тень существа, которое я должен разыскать? Запахи
