— Буйко, государь. Просто Буйко, и ничего больше.
— Послушай, сынок по имени Буйко!.. Не желаешь ли ко мне на службу пойти?
— Пойду я или не пойду — это зависит от того, какие у меня будут обязанности.
— Обязанность одна: быть самым ленивым на свете. Перележать всех других королевских лежебок. Ну как, по душе тебе такая должность?
Буйко широко, голосисто зевнул.
— По душе, государь, по душе. Вот увидишь, я буду самый верный из твоих верноподданных. Да только трудна служба. Чертовски трудная служба!
— Тогда по рукам!
— Такая утомительная работа никогда не сулила мира и согласия, — сонно протянул Буйко и тут же захрапел.
Балаж Мадьяр опять размахнулся, но король удержал его за руку:
— Берите, слуги мои, лежебоку, отнесите его в замок и уложите на самое мягкое, устланное мехами ложе. Пусть отдыхает бедный труженик. Да не забудьте его на кормить!
Кряхтя да пыхтя от страшного напряжения, подняли слуги Буйко. Ох и тяжёлый был парень, точно куль с солью!
— Потихонечку, не спеша несите, ребята, — приказал носильщикам новоиспечённый лежебока короля. — Совсем тихонечко, потому что должен я хорошенько выспаться, прежде чем приступлю к своей новой службе.
VI. Вихрь
Немолодой усатый воин обходил с Палом Кинижи двор замка, показывая места, где отныне Палу предстояло жить. Когда настала очередь осматривать конюшни, Пал уже сменил платье и сжимал в руке здоровенный меч. Несколько воинов несли из конюшни огромную кадку с водой — должно быть, собирались поить коней. Увидев незнакомого парня в обуженном платье, с заржавленным мечом в руке, солдаты громко захохотали.
— Близко к сердцу не принимай, — посоветовал усатый воин. — Они так всегда. Потешаются, потому что глядят на тебя, как на хитрого проходимца. Погоди день-два: коли сумеешь за себя постоять, они станут с тобой такими приятелями, что вас потом водой не разольёшь… Эй, ребята, помогите нашему новому товарищу выбрать коня!
— Пускай сначала выберет сбрую! — отозвался солдат, шедший с ведром впереди.
Тут опять раздался взрыв смеха, и Пал смекнул, что собираются над ним подшутить. На хохот из кладовой, помещавшейся рядом с конюшней, вышел чумазый парень с плутоватыми глазами. Он, видать по всему, чистил сбрую, потому что нос и лоб у него были измазаны дёгтем.
— Входи, входи, желторотый! — крикнул он Палу, хотя с виду казался немногим старше. — Входи, — продолжал он заносчивым тоном, — бери сбрую, а то я сейчас запру кладовую и займусь другим делом.
— Сначала сбрую, потом коня! Где это видано! — возмутился Пал, однако вслед за своим провожатым втиснулся в кладовую.
— Вон сбруя, выбирай любую! — предложил чумазый.
Ясное дело, вся сбруя, сваленная на полках, была просто ветошь, седла — рвань, шоры — грязь. Одно седло было стоящим; лежало оно на особой полке и блестело, как новенькое, а кожа была будто серебряная. Пал разглядывал его так и этак: пряжки, заклёпки да бляхи были сплошь из серебра, и блестели они ослепительно. Наверно, и стремя было серебряное. И уздечка сверкала, как серебряная. Но седло и сбруя были такого размера, будто их специально скроили на Буцефала[7] для какого-нибудь витязя-исполина.
Постоял, постоял Пал Кинижи, смекая, какая тут может крыться хитрость.
— Я и эту могу взять? — неуверенно спросил он наконец, указывая на новую сбрую.
— Какая приглянется, ту и бери, — небрежно обронил чумазый, продолжая чистить узду.
Но старый усач подмигнул Палу: дескать, эту не бери. Тут Пал заметил парней-водоносов, которые, неслышно подкравшись к двери, перешёптывались, перемигивались и заглядывали в кладовую. Да только Пал Кинижи был не из тех, кто пугается собственной тени. Хоть и предостерёг его добрый усач, он всё же выбрал большое седло… Где тут ловушка, он увидит потом и, уж конечно, не даст маху.
Едва протянул он руку к седлу, как за спиной у него грохнул хохот. Шутка, как видно, удалась на славу. Но вот Пал, будто играючи, поднял богатырское седло — шутники поперхнулись да рты разинули.
А в чём заключалась шутка, поведал Палу его провожатый, немолодой усатый воин, которого парни помоложе звали «дядюшка Гергей». Пока весельчаки поили коней, рассказал ему Гергей всю историю.
— Жил-поживал в Неаполе всем известный король Фердинанд.[8] У этого Фердинанда дочек было видимо-невидимо. Стало быть, папаше без памяти хотелось хоть одну из них выдать замуж за нашего короля Матьяша. А знал Фердинанд, что король наш был уже однажды женат — супругой его была дочка чешского короля, — да рано овдовел. Ну, Фердинанд, как и всякий отец, которого бог одарил дочерьми, стал, как полагается, обхаживать августейшего жениха. Дознался стороной, что король Матьяш души не чает в добрых конях, и послал ему в подарок двенадцать племенных жеребцов. И был среди этих двенадцати один, о котором неаполитанец в письме написал, чтоб ждали от него чудес- расчудес. А король Фердинанд знал толк в лошадях: его конный завод славился тогда на весь мир. Жеребца звали Вихрь, и король Матьяш отправил его сюда, в конюшни Балажа Мадьяра, известные на всё королевство мастерством объезжать норовистых коней. Да только ни один объездчик Балажа Мадьяра не смог справиться с тем жеребцом. Бывает такое с иным растением: привезут его из дальних стран, посадят в чужую землю, а оно либо зачахнет, либо так разрастётся, что о подобном росте в его родных краях и не слыхивали. Вот это последнее и случилось с Вихрем. Король Фердинанд и во сне видеть не мог, эким великаном станет жеребчик. В сравнении с ним все до единого кони — плюгавые ослики, да и только. А Вихрь такой силищей налился, что поведёт разок головой — и кувырк с ног бедняга, дерзнувший с уздой к нему подойти. Шея его стала такой могучей, что руками человечьими не обхватишь. Как-то раз хотели было его подковать, но он лягнул так копытом, что стена кузницы рухнула на землю. Не дал он себя подковать, не позволил надеть узду, вот и стоит в углу конюшни, будто дикий зверь с накинутой на могучую шею привязью. От остальных коней отделили его здоровенной перегородкой, чтоб он их ненароком не покалечил. Фыркнет, бывало, над овсом, и кажется, будто буря тряхнула дом, а если буйствовать начнёт, земля- матушка ходуном так и ходит. Приказал король Матьяш смастерить для него посеребрённую упряжь и седло под стать, да только седло осталось в кладовой, а жеребец в конюшне — оба сироты неприкаянные, потому что не нашлось смельчака, который смог бы оседлать дикаря.
И вот Пал с огромным седлом в руках остановился на пороге конюшни. В изумлении огляделся по сторонам — такого великолепия он не мог вообразить даже в самых смелых мечтах. Под каждым конём подстилка из свежей соломы, проходы между стойлами выложены каменными разноцветными плитами, стены белоснежные, ясли тоже белоснежные, из самого лучшего мрамора.
— Ну-ка, подбери себе коня под сбрую, — сказал, смеясь, коренастый конюший.
Пал окинул взглядом длинный ряд коней и сразу увидел необъезженного великана. Он знал, что над ним потешиться захотели, но на лице его не мелькнуло и тени досады или растерянности. Среди зевак, столпившихся в дверях, он приметил одного из тех, кого недавно по лесу разметал, угрожая вырванным деревом. Тот злорадно ухмыльнулся, но Пал и бровью не повёл. Спокойным шагом, как человек, идущий по привычной дороге, подошёл к коню и окликнул его:
— Вихрь!
Жеребец, услыхав своё имя, заржал. Нельзя сказать, чтоб голос его был неприветлив, но был он такой громовый, какого Палу от лошади слышать не приходилось. Пал положил седло на край яслей и, держа наготове узду, приблизился к стойлу со стороны головы. Конь приподнял губу и, оскалив мощные клыки, куснул смельчака за руку. Пал собрался огреть его по шее, но жеребец, заметив жест, снова злобно оскалил зубы, а кожа на нём заходила мелкой нервной дрожью. Но тут Пал сделал такое, чего никогда не делал ни один человек, умеющий обходиться с лошадьми. Конюший, увидев это, скрипнул зубами, а прочие
