– Это невозможно, – поразился Сибли.
– Что?
– Оно шевельнулось, – он посмотрел на техника. – Ты двигал живот?
– Нет.
– Так взгляни на это. Вот этот отросток – видишь, как он меняет положение?
– Я не трогал ее живот.
– Значит, пациентка шевельнулась. Опухоль не двигается сама по себе.
– Это не опухоль, – возразил Дворак.
Все повернулись к нему. Он вошел так тихо, что Тоби даже не заметила, и теперь стоял у нее за спиной. Он медленно подошел к монитору, не сводя глаз с застывшей картинки.
– Он действительно двигается. У него есть руки. И глаз. И зубы. Возможно, он даже способен мыслить…
Сибли фыркнул:
– Глупости. Откуда вы это знаете?
– Потому что я видел точно такого же. – Дворак повернулся и взглянул на них; вид у него был ошарашенный. – Мне надо позвонить.
В темноте палаты Тоби видела мигающий красный глазок волюметрической помпы – молчаливое подтвержение того, что препарат поступает в вену пациентки. Закрыв дверь, она села на стул рядом с кроватью Молли. И стала прислушиваться к дыханию девушки.
Красный огонек помпы мигал в гипнотическом ритме. Впервые за день Тоби позволила себе расслабиться и ни о чем не думать. Перед этим она позвонила в больницу Спрингер узнать о состоянии мамы; ее заверили, что изменений нет. «В эту минуту в другой палате, в другой больнице спит моя мама, – думала она, – и так же, как и здесь, там в темноте мигает красный огонек».
Тоби взглянула на часы и задумалась: когда же придет Дворак? Сегодня днем она пыталась рассказать ему о Джейн Нолан и была очень расстроена его очевидным нежеланием слушать. У него, конечно, тоже хватало неприятностей – взять хотя бы Молли. Вдобавок его пейджер разрядился. А потом он ушел, чтобы встретиться с кем-то в больничном вестибюле.
Тоби откинулась на спинку стула и уже подумывала, не вздремнуть ли ей, когда голос Молли произнес из темноты:
– Мне холодно.
Тоби встрепенулась:
– Я думала, ты спишь.
– А я вот лежала и думала…
– Я сейчас найду тебе одеяло. Можно включить свет?
– Можно.
Тоби зажгла лампу на прикроватной тумбочке, и девушка поморщилась от внезапной вспышки. На бледном лобике чернел синяк. Ее волосы грязными сосульками разметались по подушке.
На полке стенного шкафа Тоби нашла дополнительное одеяло. Она развернула его и накрыла девушку. Затем погасила лампу и на ощупь добралась до стула.
– Спасибо, – прошептала Молли.
Они продолжали молчать в темноте; тишина успокаивала их обеих.
– С моим ребенком что-то не в порядке, да? – вдруг спросила Молли.
Тоби заколебалась. Но потом решила, что правильней всего будет сказать правду.
– Да, Молли, – подтвердила она. – Не в порядке.
– Как он выглядит?
– Трудно сказать. Сонограмма не похожа на обычную картинку. Ее не так-то просто понять.
Молли выслушала это молча. Тоби настроилась на другие вопросы, прикидывая, насколько красочными должны быть ее ответы. «Твой ребенок – даже не человек. У него нет сердца, нет легких, нет туловища. Это всего лишь чудовищный зубастый комок плоти».
К облегчению Тоби, девушка расспросы продолжать не стала. Возможно, она боялась узнать всю правду, осознать весь ужас того, что она носит под сердцем.
Тоби наклонилась к девушке:
– Молли, я говорила с доктором Двораком. Он сказал, что была еще одна женщина, какая-то твоя знакомая, у которой тоже был необычный ребенок.
– Анни.
– Так ее звали?
– Да, – вздохнула Молли. Темнота скрывала ее лицо, но Тоби уловила в ее голосе усталость, изнеможение – оно было не только физическим, но и моральным.
Тоби присмотрелась к тени, в которую в темноте превратилось лицо Молли. Ее зрение приспособилось к темноте, она даже могла различить поблескивание глаз.
