вырвет их сердца, мы знаем, как попросить его об этом. Сначала у орка, и на место черного сердца ляжет слиток солнца… и если он не погаснет целиком, то еще две кровавых купели ждут его.
А ты не дурак, подумал Сыч. Устроишь слитку солнца солнечное затмение… так вот зачем я вам понадобился. Не осрамиться бы теперь.
Хватка лиан стала еще прочней, орк, распластанный как потрошеная рыба, не мог даже пошевелиться; вскоре он увидел, что в ответ на заклинания жрецов из пола вырастает побег нутана и, наклонясь, нацеливается ему в грудь. Копьевидное навершие побега при первом соприкосновении с кожей оказалось твердым, что твоя сталь, а затем, подчиняясь размеренному пению жрецов, трава начала раскачиваться, вычерчивая на груди орка длинную алеющую полосу. Капли крови, стекающие веселыми струйками, тут же оказались добычей прожорливых маленьких орхидей, похожих на крохотные ротики; невесть откуда взявшиеся, они облепили левый бок сычова тела, радуясь нежданному угощению. За последние два года Сыч привык к безнадежности своего положения, разучился жаловаться и привык просто жить — сколько осталось. Сейчас он решил, что уйдет с достоинством, не омраченным поросячьим визгом и мольбами о пощаде; но темная кровь вечно выкидывает какие-нибудь коленца, ну не может она течь спокойно. И Сыч, неожиданно сам для себя, вместо того, чтобы поосновательнее проклясть мучителей, запел. Эту песню он сложил сам, незадолго до солнечного предупреждения.
Допеть эту песню до конца Сычу пришлось значительно позднее и в совсем другом месте. В храме же Калима стало в этот момент чересчур шумно и суетливо.
Орк не сразу понял, что методично вскрывающее его растение бессильно лежит на полу, срезанное под корень. А священное зерно, на которое только что молились, катится куда-то в дальний угол святилища, как детский мячик, получивший хорошего пинка. Еще через секунду он понял, что нильгайцев в зале прибавилось — появились трое новеньких, которые вели себя совершенно возмутительно.
… Кровожадную травку Хэлдар срезал эльфийским кинжалом, метнув его низехонько над полом, секундой после того, как Гай святотатственно сшиб главную святыню храма с алтаря тяжелой рукоятью ножа-мачете. Теперь главным было верно использовать полученные крохи времени.
Пока Хэлдар забирал оставшийся без присмотра янтарь и снимал со стены окровавленного орка, а Мазруван делал то же самое с другими жертвами, Гай, оказавшийся быстрее жрецов, держал в руках темно-красное зерно весьма недвусмысленным образом: так, будто собирается размозжить его об пол вдребезги. Жрецы попятились, сбились в кучку, вопия о бесчинстве и возмездии. И мольбы их были услышаны.
Эльфы из последних сил удерживали лианы, соткавшие пол и стены зала, уговаривая их поспать еще немного, но одновременно сделать их сплетение непроницаемым они не могли. Через несколько минут зеленые стены зашевелились и стали понемногу расступаться, и Мазруван, вскрикнув, указал на проникающие внутрь святилища руки — это пришли статуи храма. Совсем недавно мирно дремавшие в объятиях друг друга, привыкшие вкушать или дарить самые изысканные ласки, гибкие девы и прекрасные юноши жаждали сейчас только одного — разорвать в клочья тех, кто посягнул на их бога. Освобожденные жертвы (не исключая и зажимающего рукой ужасную рану орка) не стали ждать, пока чудо-орхидеи задушат их, и схватив ножи спасителей — Сыч не побрезговал поднять с пола побег нутана, залитый его собственной кровью — принялись расправляться с ними, забрызгивая пол цветочным соком. Жрецы по- прежнему стояли в углу зала, не двигаясь и не издавая не звука.
— Это бессмысленно! — обливаясь потом, крикнул эльфам нильгаец, обрубая лилейные руки, сомкнувшиеся у него на ноге, — их там целая армия!
— Не рассуждай! — суртонец Шой Де размахивал ножом как заведенный, проявляя немалое умение в деле нанесения непоправимых увечий; глаза его горели, ноздри сладострастно трепетали, в один миг он успевал раздавить ногой шарящие по полу такие нежные на вид смуглые пальцы, размозжить тесаком пару рук… он готов был рвать их зубами.
Словно пожалев сладкие цветочные тела, храм решил прислать им помощь. Даже слабый ребенок легко разрубит цветочный стебель, но чтобы перерубить древесный ствол, понадобится не один силач. Затрещали, застонали держащие храм секвойи, пальмы… содрогнулось все тело храма, его словно трясло от гнева; и понемногу стены святилища стали сжиматься, грозя раздавить святотатцев… потолочные же балки постепенно принимали форму гигантской руки, ее многочисленные пальцы — толстенные, узловатые ветки зашевелились, зашарили в воздухе… еще немного — и они потянутся вниз, готовые сгрести возомнивших о себе букашек и раздавить их слабые, хрусткие тельца. Уже несколько минут стоявшие неподвижно эльфы (Гай небрежно бросил зерно на пол, оно так и осталось лежать у его ног… Хэлдар оставил попытки усмирить лианы и они тотчас же принялись выбрасывать ищущие липкие петли, несколько таких уже обвили их колени) кивнули друг другу и старший властным, звенящим страстью голосом начал выпевать заклинание, призывающее на помощь силы родной стихии. Младший вторил ему, закрепляя произнесенные формулы; они вели заклятие легко, на одном дыхании; эльфы дарили воздуху часть своей жизни, дарили щедро, не раздумывая, останется ли еще хоть что-то даже от долгого эльфьего века.
Они призывали их всех — от малых и еле ощутимых, до могучих обитателей крепости грома, а напоследок — впервые в жизни — они пропели имя проклятого симхана, ветра, который мореплаватели называли «пожиратель кораблей», ветра, держащего за надутыми щеками шквалы, громы и молнии, ветра, одетого в мантию, подбитую грозовыми тучами.
На секунду в святилище стало тихо и темно. Сыч, отпихивая назойливые руки орхидей, перевел дыхание… и тут спертый воздух растительной утробы разорвал оглушительный треск и между эльфами сверкнул раскаленно-белый взвизг молнии. Она опалила лианы, мгновенно опавшие к их ногам хлопьями пепла. Где-то высоко над храмом, в угольно-черном ночном небе Нильгау раздались гулкие, перекатывающиеся звуки — это разворачивая мантию смеялся симхан, готовясь разомкнуть губы. Со стороны северного фронтона храма раздался страдальческий стон — изнеженные влажным теплом орхидеи сжимались и увядали под хлещущими наотмашь крыльями ледяного ноябрьского ветра; а вокруг эльфов и стоящих рядом с ними людей и орка взвихрился прохладный, серебряный воздушный поток.
— Ха-а-а-га!!! — им показалось, что небо раскололось под ударом гигантского молота. Симхан решил посмеяться во всю глотку.
Храм сотрясался, словно дерево под топором, и очень скоро сквозь бесконечную путаницу ветвей и листьев просочились, пробились капли дождя. Череда резких порывов ветра, нанесенных подобно пощечинам — и стены стали рушиться; симхан ломал деревья как тростинки или, забавляясь, скручивал их и гнул в разные стороны. Потолка над святилищем почти уже не было и дождь вошел в храм, и даже нильгайскому ливню он был не чета. Сычу казалось, что ему на голову выливают одно бездонное нескончаемое ведро воды, шаммахиту представилось, что он утонул и теперь стоит на дне морском; бесполезно было протирать глаза или смаргивать капли с ресниц, — надо было учиться смотреть сквозь воду, угадывать в волнистых, невнятных контурах знакомые прежде черты.
Но даже и в этом развороченном, похожем на разломанный плод или растрепанный букет зале ветрам было тесно. Пометавшись взад-вперед, взвыв пару раз, разбив водяные струи на мириады светящихся