могилу: лес все сровняет, все поглотит, всему даст приют.
— Надо идти. — Хэлдар не торопил, просто напоминал.
— Куда? — почти одновременно спросили пират и нильгаец.
— Сейчас решим. Ветер был северный, значит, мы ближе к Шакти, чем к Шаммаху. Идем к реке. Мазруван, лес проведет тебя к ней?
— Проведет. Но северные леса я знаю хуже.
— Хуже — лучше, чем никак. — и эльф обратился к новообретенным спутникам:
— Я — Хэлдар, лорд Лотломиэль.
— Шакка Шой Де, — даже с переломанной рукой суртонец оказался способен на церемонный поклон, — вечный должник ваш. Если достигнем мы вод Шакти, и доберемся до земель моего клана — сделаю для вас все, клянусь честью Шой Де!
— Меня зовут ар-Раби, и на меня вы можете рассчитывать… слово пережившего симхан! — и пират поклонился.
— Идемте же. Веди нас, Мазруван.
Они шли уже вторую неделю. Медленно, надрываясь, но не теряя надежды, что за следующим срубленным стеблем им блеснут сонные воды Шакти. Они попеременно то несли носилки с упорно цепляющимся за жизнь Сычом, то расчищали дорогу; порой у них даже не оставалось сил смастерить хотя бы навес для ночлега и они валились прямо на траву, вокруг воткнутого в землю шеста, на который Мазруван привязывал еще один оживленный кровью оберег. Все лекарства, все припасенные отцом снадобья нильгаец оставил в паломнической хижине, поэтому ничем не мог помочь своим спутникам, когда те, мучаясь, в кровь раздирали плечи и шеи, покрытые мелкими пузырьками потницы. На тех местах, где толстый стебель нутана, на котором крепились носилки-гамак Сыча, натирал их плечи, кожа угрожающе багровела, а у ар-Раби начала гноиться. А поскольку Мазруван северные леса знал хуже, то и с едой дела у путников обстояли неважно: проводник зачастую боялся ошибиться, подолгу искал знакомые плоды. На десятый день пути Сыч решил лично поблагодарить Гая за спасение.
— Хэлдар, орк умирает. — Мазруван разбудил эльфа уже на рассвете. Тот встал, ни слова не говоря подошел к Сычу, сел рядом и положил его голову себе на колени. Опустив ладонь на грудь Сыча, рядом с незаживающей раной, он пытался передать ему часть своих сил — как учил отец; странно, но эльф не чувствовал ни неприязни, ни брезгливости к темному собрату — только жалость, к которой почему-то примешивалось совершенно неуместное желание дослушать до конца ту гордую песню. Неизвестно, что было тому виной: то ли враждебность леса, то ли предельная усталость пополам со скрученным в душе горестным воплем, но ничего у Хэлдара не получалось. Ладонь даже не потеплела.
— Ты не можешь уйти. Я обещал. — эльф говорил тихо, почти шептал, но сердце его кричало во весь голос, захлебывалось криком, молило о помощи… а орк дышал все реже, и каждый его вздох готов был стать последним.
В лесу было тихо; в нем всегда было тихо, а перед рассветом — ну прямо как под землей, словно все, что могло издавать хоть какие-то звуки, умерло, не оставив наследников.
— Я здесь. — Хэлдар поднял голову и увидел его. — Тебе дорога эта жизнь?
Эльф смог только кивнуть.
— Да будет так. Не убирай руку. — Белоснежный хобот приблизился к лицу Хэлдара и слон осторожно подул на него; от этого легкого дуновения разлетелись длинные черные волосы, а из глаз брызнули слезы. Холодная каменная рука, сжимавшая сердце эльфа, разжалась, и ему, наконец, было позволено заплакать. Белый великан поглаживал едва вздрагивавшее плечо осиротевшего сына, и в этой ласке не было снисходительности или смущения. Удивительно, но слезы не обессилили, но напротив, открыли источник новых, небывалых прежде сил, и Хэлдар почувствовал, как теплеет, оживает его ладонь, как струится сквозь нее обжигающий поток и отступает перед ним смертный холод.
Сыч вздрогнул и открыл глаза.
— Зачем?.. — он, конечно, уже успел хлебнуть горя, но еще не разучился удивляться.
— Хочу дослушать песню. — Хэлдар не счел нужным врать и утирать слезы.
— У вас будет общая песня, и не одна, — белый хобот провел по лицу Сыча, стирая остатки мертвенной бледности. — Я должен покинуть вас. Не печальтесь. Скоро поредеют ряды пальм и вы услышите сонное дыхание Шакти. Прощайте… — и он исчез так же незаметно, как и появился.
Сыч и Хэлдар избегали смотреть друг на друга, совершенно не представляя, как себя вести. Разбудивший остальных Мазруван сказал:
— Если бы я не знал, что тебе это не понравится, то уже давно валялся бы у тебя в ногах, умоляя о благословении. Это надо же — призвать Белого Слона!.. Видно, не так уж враждебны тебе наши леса.
— При чем тут ваши леса! — покачал головой Шакка — Истинное величие духа являет себя свободно…
Через два дня пути пальмы стали расступаться все шире и шире; к полудню тринадцатого дня пути они вышли к Шакти. Собрав последние силы, построили плот, погрузили на него невеликий запас еды и нарезанного уже в темноте тростника и предоставили реке нести их, куда ей вздумается. Конечно, уже утром им пришлось взяться за шесты и помогать ленивице Шакти, но зато вознаграждение за их усердие не замедлило явиться. Явилось оно в виде небольшой пристани для суртонских кораблей, отправляющихся в большое плавание — например, с грузом оружия на остров Мизоан; хозяином пристани был один из многочисленных вассалов клана Шой Де.
Они прогостили в доме Шакка почти три месяца. За это время врачи вылечили страшную язву на ладони Мазрувана (он всю дорогу скрывал от спутников, что кровавые купели для оберегов не прошли ему даром), а Шакка уже подумывал об уроках фехтования для восстановления гибкости зажившей руки; он очень подружился с нильгайцем и уговорил его остаться пожить у себя на неопределенное время. Ар-Раби познакомился в доме Шой Де с одним из его родственников, ходившим в Арр-Мурра, и, наслушавшись его рассказов, всерьез собрался оставить пиратское ремесло и попробовать поплавать в песчаных волнах. Что касается эльфа, то он в первые недели почти не отходил от медленно, но упорно выздоравливающего орка; и самому себе он не мог бы ответить на вопрос: во имя чего? Возможно, выполняя странную предсмертную просьбу отца, Хэлдар пытался превозмочь горечь утраты? или, вытолкав смерть взашей — и это когда она уже готовилась занять Сыча как свой дом — хоть чем-то отплатить ей за ту безымянную, затерявшуюся в лесах могилу? или эльфа по прихоти случая действительно заинтересовало незаурядное поэтическое мастерство орка?
На глазах у нового лорда Цветущих Сумерек (с помощью Мазрувана он снова стал эльфом, сняв с себя надоевшую личину) суртонские врачи-чародеи меняли жесткие лубки на легкие повязки, сильнейшие снотворные настои уступали место укрепляющим отварам… Через два месяца после прибытия в дом Шой Де орк впервые встал и, опираясь на руку Хэлдара, вышел на открытую террасу, опоясывающую всю постройку.
— Тебе еще рано испытывать силы, — эльф старался говорить спокойно, но получалось сухо и надменно.
— Как скажешь… — Сыч бросил на спутника недоверчивый, но не обиженный взгляд. — Слушаюсь и повинуюсь, светлый господин.
Эльф смутился.
— Ты мне ничем не обязан, так что не стоит меня так называть.
— Так уж и ничем… ах да, разве моя ничтожная персона может представлять хоть какую-то ценность! видимо, вы спасли меня, так сказать, заодно… мимоходом.
Хэлдар вспыхнул и хотел было высказать орку все, что… но посмотрев на него, увидел не врага, не чудовище — необидную ухмылку на зеленоватом, исхудалом лице, совсем мальчишескую подначку в горящих глазах — и в растерянности отвернулся.
— Спасибо тебе, господин эльф, — на этот раз Сыч говорил вполне серьезно, — уж не обессудь, не умею сказать больше и пышнее…
Орк и эльф покидали Суртон вдвоем. Шакка сделал все, чтобы они ни в чем не нуждались; с умопомрачительными суртонскими церемониями и бесконечными сетованиями на то, что не обладает он, Шакка Шой Де, достойными гостей вещами, щедрый хозяин снарядил их в далекий путь. Лошади, одежда, оружие, деньги — и охранная грамота, позволявшая беспрепятственно путешествовать по суртонским
