удовольствием облизала лопаточку, облипшую кисло-сладкой, прозрачно-золотистой массой и, взяв из корзины яблочко порумянее, направилась в дом, сказать Сове, что пора заполнять очередной противень ароматным варевом, где оно и застынет… а потом его свернут в трубки, обваляют в сахарной пудре и подвесят в погребе. Она подбрасывала яблоко на ладони, ловко ловила его, снова подбрасывала… выйдя из сада Амариллис увидела белоснежного коня, стоявшего у крыльца. Он, заметив ее, вскинул голову, узнавая и приветствуя… и тут же повернулся к хозяину, выходившему из распахнутой двери дома.
Амариллис застыла на месте, сжимая яблоко; она смотрела растерянно, даже испуганно, и, казалось, вот-вот развернется и убежит в спасительную тень сада. Эльф, направившийся было к ней, заметил это и остановился. Он ждал. Пальцы Амариллис дрогнули, разжались… яблоко, с глухим стуком упав в траву, покатилось. А она, не думая — просто забыв думать — о том, что же она делает, сорвалась с места стрелой, тоненькой, легкой, сладостно-гибельной стрелой… в его сердце.
Они стояли, обнявшись, молча; Амариллис вцепилась в темно-зеленые рукава, уткнулась лицом куда-то под плащ и, судя по всему, намеревалась простоять так весь остаток своих дней. А Хэлдар держал ее, тихо гладя светлые волосы, по-прежнему взъерошенные и короткие. И Госпожа Любовь, в чьей великой и непостижимой стране они едва не заплутали, обратила на них свой царственный взор и простерла над их головами руку жестом защиты и покровительства. Стало так тихо вокруг, что Амариллис, вздрогнув от ставшего слышным перестука собственного сердца, подняла голову и глаза ее встретили взгляд эльфа.
.
Амариллис казалось, что она молчит целую вечность; но это не было в тягость. Слова рождались и умирали непроизнесенными — и все же услышанными. Она чувствовала руки эльфа, окружившие ее кольцом служения и покровительства, а ее такой неровный, срывающийся сердечный перебой успокоился и принял совсем другой — не ее, чужой, но такой долгожданный тон. Наконец Хэлдар взял ее лицо в ладони, наклонился и, улыбнувшись, легко поцеловал Амариллис… прикосновение эльфа показалось ей дуновением ветра.
— Амариллис… я не должен торопить тебя. Я знаю это. Но ждать — не могу. — Эльф коротко вздохнул и снова поцеловал ее, на сей раз так крепко, что у Амариллис закружилась голова и она еще сильнее сжала пальцы на зеленых рукавах, опять ища опоры. Хэлдар снова отстранился, по-прежнему не выпуская девушку.
— Меня трудно принять, фириэль. Возможно, я уже потерял твое сердце… — он с силой прижал ее к себе, будто кто-то действительно грозился отнять у него это сокровище.
— Послушай, — голос девушки звучал немного невнятно, — если ты сейчас скажешь, что у тебя нет на меня никаких прав и ты готов уйти и предоставить меня кому-то еще… — она подняла голову и взглянула прямо в светло-синие глаза. — Я убегу отсюда подальше, найду место поглуше, где тебе меня не отыскать, и утоплюсь!
— С чего ты взяла, что я скажу такую чепуху? — засмеялся Хэлдар. — Я хочу, чтобы ты была со мной — и не когда-нибудь потом, и не в памяти, и не в будущей жизни… сейчас, Амариллис. Я хочу тебя сейчас и никому не собираюсь тебя уступать, фириэль. Никому… — объятия его стали невыносимо крепкими, недвусмысленно подтверждая эти слова. — Ты должна это понять… а уж всем остальным я сам объясню.
Не дожидаясь ответа, он подхватил девушку на руки, усадил на коня, сел сам и Искрень прянул вперед, унося седоков от порога сычова дома.
Весь день они пропадали в светлом сосновом бору, там, где ноги по щиколотку утопали в серебристом мху и теплые стволы ловили их пальцы ароматными потеками смолы. Лес привел их в маленькую, укрытую от ветра ложбину меж двух всхолмий, поросших можжевельником. Эльф расстелил на земле плащ; Амариллис было так отрадно просто лежать рядом с ним, слушая его дыхание, и закрывать глаза, когда он целовал их. А он, осторожно и терпеливо, помогал ей заново обретатать себя — ту давнюю, прежнюю Амариллис, канувшую в безвестность смерти, ушедшую раньше срока, не оставив ни следа. Эльф возвращал девушке ее саму, сохраненную до поры его любящим сердцем; каждое прикосновение Хэлдара оживляло ее, воскрешая к новой жизни.
И она была так щедра в ответ, что уже очень скоро оба они стали одним, единым даром — друг другу. Так тихо было вокруг… можно было услышать, как падают на землю высохшие сосновые иглы. И, прижимаясь щекой к груди Хэлдара, чувствуя совсем рядом биение его сердца, Амариллис вдруг заплакала — не надрывно и яростно, как плакала она совсем недавно, а тихо и умиротворенно. Слезы лились сами по себе, ничуть не мешая ей; так — безболезненно, спокойно — тает снег, уходя в землю, превращаясь из грязноватого невзрачного комка в прозрачный ручей.
— Ну, будет… довольно слез. — Эльф взъерошил ее затылок. — Слышишь? Я больше не хочу печали, фириэль. Я люблю тебя.
На следующий день Хэлдар вновь увез Амариллис — еще дальше, к цветочным лугам Каджи; он смог помирить ее с рекой и девушка полдня провела, шлепая босыми ногами по еще теплой воде, отыскивая речных улиток и распугивая греющихся на солнце ящериц. Купаться она, правда, вот так сразу не отважилась, и эльфу пришлось брать ее на руки и вносить в воду. Посередине Каджи выставил спину островок, поросший ивняком и лопушками мать-и-мачехи; они доплыли до него, выбрались на белый песок, отдышались. Мокрые волосы Амариллис топорщились смешными вьющимися иголками, а губы стали совсем сизыми… но щеки горели румянцем.
— А что, если река решит забрать этот остров с собой? — поинтересовалась девушка, сосредоточенно закапывая правой ступней левую. — Подпихнет его чуть-чуть, и поплывет он… в дальние дали.
— Ты так думаешь? — эльф с интересом наблюдал, как постепенно растет белый сыпучий холмик. — Ну, если ему повезет найти в дельте рукав пошире, и миновать Эригон… может, он и выйдет в море.
— Нет уж, — мириады песчинок покатились по склонам и пальцы вырвались на волю, — пусть лучше сидит здесь. Нечего по морям шастать. Должно же быть что-то… неизменное, — она глубокомысленно покивала головой, — именно здесь, где все утекает сквозь пальцы.
— Как скажешь, — согласился эльф, ложась на спину, заложив руки за голову. Помолчав минуту, он добавил:
— Удивительно, но ты одобрила постоянство… — и засмеялся.
Этот островок так пришелся им по душе, что они возвращались к нему не раз. Легко добирались вплавь, благо течение здесь было спокойным, даже ленивым, обсыхали на теплом прибрежном песке, слушая голос ветра, шелестящего узкими ивовыми листьями. Хэлдар вспоминал все свои ребяческие забавы, и, повинуясь эльфу воздуха, ветер так высушивал волосы Амариллис, что она становилась похожей на одуванчик, потом взвихрял белый песок десятком смерчей высотой в метр и заставлял их плясать вместе с девушкой. А то запевал на несколько разных голосов… или поднимал завесу радужных водяных капель, нежную и искрящуюся, и неожиданно обрушивал ее на разморившуюся на солнце Амариллис.
Они очень мало говорили; Амарилис казалось, что Хэлдар если не слышит, то чувствует ее мысли, и сама она удивительно тонко ощущала его настроения — все было так, словно два звучащих в унисон голоса вели мелодию удивительной песни.
Сыч и Сова, удивительно деликатные и понимающие, не донимали их расспросами, не вызывали на откровенность; они умели радоваться счастью друзей, не вмешиваясь и не смущая его. Но у мужа Сова спросила однажды, что все-таки собирается делать лорд Лотломиэль (она почти никогда так не называла Хэлдара…).
— Не знаю, — честно ответил орк. — И я не могу ни советовать, ни сочувствовать.
