была тогда… Я на кого попало не позарился бы.
Енея стала понемногу соображать. Даже успокоилась. Значит, это кто-то из ее полюбовников прошлых. Да только сколько же их у нее было, разве всех упомнишь! А дочерей она рожала, зачастую сама не ведая от кого. Гапку туже, Малфутку.
– У меня дочек много, – с невольно прорвавшейся гордостью заметила Енея, словно забыв, как с ней обошлись. – Думаешь, догадаюсь, которая твоя?
– А ты пораскинь мозгами. Лет около двадцати назад, когда ты еще была крепкой, ядреной, несколько селищ сошлось отмечать ночь на Купалу у истоков реки, которую вы Ужой называете. Веселились вы тогда изрядно, песни пели, коло водили, венки по воде пускали. Тогда-то я тебя и заприметил. За дубами тогда прятался да все примечал, кого бы выбрать. А ты смеялась громче других, плясала так, что груди ходуном ходили, а как скинула рубаху и кинулась в заросли… Я тогда молодцем обернулся, за тобой побежал. Мне красавицы всегда любы были, всегда во мне живую силу будили, желание ощутить хоть немного радости в моем сером существовании. Не так и много уже осталось того, что меня потешить может. Разве что злато светящееся и красавицы…
Похоже, странного незнакомца эти воспоминания и впрямь оживили, он даже зашелся сухим негромким смехом, его широкие прямые плечи затряслись мелко. Да только Енею его радость не развеселила, наоборот, она сжалась вся, сообразив неожиданно, что с нежитью дело имеет. Неужто же с таким ей когда-то сойтись пришлось? Да и как сойтись! Она ведь любилась всегда до крайности, себя забывала, когда чуяла в себе проникающее мужское, когда Уд[79] наполнял ее истомой и вожделением. Однако сейчас при мысли, что с нежитью спаривалась, Енею едва не мутить стало.
Незнакомец вновь заговорил своим бесцветным голосом, словно ветер по сухой листве проходил:
– Я-то помню, а вот ты?
– Тебя я не припоминаю, – сказала Енея, даже глаза прикрыла, чтобы не смотреть.
– Может, и так. Но опять же, я не в своем обличье был, в человеческом. И ты так распалила меня, что даже слезы на глаза навернулись. А это мне сладко… Так что спасибо тебе, Енеюшка, за негаданно доставленную радость. Я тогда даже пожалел тебя, не съел сразу.
Енея только рот открыла, задышала бурно. А незнакомец повернулся к ней, поглядел из-под нависшего башлыка, да только оттуда темнота исходила. Словно и не было там никого.
– Да, не съел, не выпил крови твоей, Енея. А мне это необходимо… Полюбиться с красавицей, добиться ее милостей, а потом выпить ее кровь горячую, сгрызть мясо сладкое до самых косточек. Что может быть радостней? Я-то обычно долго желанных добиваюсь, мне без этого есть их не хочется. Ты же так меня тогда приняла… Да только как слез я тогда с тебя, ваши мужики наскочили, да еще мокрые от священной в Купальскую ночь воды, вот и пришлось мне отступить. Думал, потешатся они с тобой, я в сторонке подожду, а потом уж не упущу своего. Но ты тогда такой ненасытной была, все мало тебе было. А я ждал, смотрел, как они тебя ярили, целовали, лапали, даже вновь разохотился. Говорю же, не в своем обличье я был, иная кровь во мне бурлила. А когда стал к тебе вторично подбираться, расталкивая других сластолюбцев, уже петухи кричать начали. Вот я и удалился поспешно, пока заря меня не осветила. Думал, как-нибудь явлюсь еще раз, сойдусь с тобой так же сладко… Да только злато блестящее отвлекло меня, приманило. Ну, а после, как стал отыскивать тебя, чародейское озеро и показало мне, что ты брюхатой ходишь. А бабы с пузом меня не прельщают. Однако тогда мне и в голову не пришло, что мое порождение под передником у смертной! Так, подумал, пусть живет баба. И забыл бы тебя, да только проболталась как-то вещая птица Гамаюн,[80] что живет среди людей мое порождение. А вот кто и где, не поведала. Но мне стало интересно. Слыханное ли дело, чтобы я жизнь кому-то дал? Я! И мне долго пришлось думать, гадать, кто да где, выпытывать. Никто из этого мира мне подсказать не мог, ну а то, что в тебе именно мое семя росток дало да еще после стольких других… Но я хитер, нашел, как выведать. Правда, не сильно возрадовался, узнав, что дочка у меня родилась. Мне сына было надобно! Однако позже узнал, что сила в дочери моей чародейская немалая, а это уже важно. Иметь подле себя дочь чародейку… Многого бы я смог добиться с такой-то помощницей. Вот и надумал разыскать ее.
– Болтун ты, – неожиданно произнесла Енея. – Болтаешь тут всякое. Да чтобы я от нежити понесла… Тьфу! Сам же сказывал, что и опосля тебя меня покрывали. Вот от кого-то из них и дало росток семя. Не от тебя, поганого.
И Енея отвернулась от неожиданного собеседника, в душе же страх роился скрытый. Малфутка… Да неужто?! Догадывалась Енея, что черный этот говорит именно о той ночи, после которой ее меньшая родилась. Да и было всегда в Малфутке нечто такое… Но все одно, человеком была ее младшая, девонькой людской, пусть и диковатой, но ласковой и игривой, как всякая малышка. И чтоб Енея ее этому выдала?.. Даже захоти она, не смогла бы. И старая древлянка впервые поблагодарила Долю,[81] что та развела их с Малфуткой. Где-то та теперь? Поди, сыщи.
Однако этот черный, похоже, о чем-то догадывался. Сказал уже совсем тихо:
– От меня ничего не скроешь. Не языком, так памятью своей подскажешь, где порождение мое.
Он поднялся, стал подходить медленно, вырастая неимоверно. Енея глаза хотела закрыть, но почему-то смотрела на него, замерев, словно околдованная. А видела… Вроде все та же темень под складками, но и как будто мерцание некое шло – зеленоватое, призрачное, какое порой на кладбище бывает над свежевыкопанными могилами. А как склонился над ней черный… Енее стало казаться: что-то холодное давит на нее, дикая боль проникает в голову, подчиняя своей воле, и как бы она ни противилась, даже руку подняла, заслоняясь – все равно замелькали перед ней во вспышках боли яркие, быстрые видения. Вот Малфутка маленькой девочкой сидит на завалинке избы с кошкой, вот она свою первую поневу надевает, вот Малфутка в зимнем тулупчике и треухе меховом, с выглядывающим из-за плеча луком. А вот, когда и последний раз видела – с растрепанной косой, гневная, вырывающаяся из рук уводящих ее в одрину Громодара сосновичей. Потом мелькнули лица сосновичей в то утро, когда они нашли окровавленного Громодара – оскаленные, злобные, орущие.
– Та-а-а-к, – услышала Енея рядом глухой голос черного. – Ушла-таки от людей девица. А куда?
Он еще ниже склонился, почти ложась на нее, обдал тяжелым зловонным дыханием, и Енея неожиданно увидела его вблизи – зеленовато светящиеся из мрака черты, мешанина гнилого мяса и выступающих костей, темные мутные провалы глаз. И вдруг в ней словно что-то рванулось, она закричала истошно от распирающего леденящего ужаса, завопила пронзительно, вкладывая в крик остатки сил. Как и различить смогла, что черный отстранился от нее, глядит в сторону, словно прислушиваясь к чему-то или приглядываясь. А потом растаял во мгле, разошелся темной дымкой, обдав напоследок холодной струей. Енея же по-прежнему голосила, пока не сорвала голос, стала задыхаться, но именно в этот миг, как в полусне, заметила на сваленных рядом бревнах бурелома отсвет огня. А потом прямо над ней и впрямь мелькнул яркий свет горящего факела и кто-то крепко взял ее за плечо горячей рукой, чуть тряхнул.
– Енея, успокойся. Ты слышишь меня, старая?
Енея различила склонившегося к ней воина, увидела высокий шишак с позолоченной стрелкой наносья, словно делящего лицо пополам.
– Енея, слышишь ли меня? Это я, Свенельд.
Она только вцепилась в его руку, дышала, как загнанная собака.
От нее шел нездоровый кисловатый дух. Свенельд чуть поморщился. Потом обратился к сопровождавшим его дружинникам, державшим в руках зажженные факелы:
– Меда али вина ни у кого нет? Давайте, а то бабу совсем исполох взял.
Кто-то из воинов протянул ему кожаную флягу, и посадник поднес ее к губам изможденной дрожащей старухи. Она глотнула несколько раз, но все цеплялась за его руку, словно боясь отпустить.
– Вот так, Енея, – спокойно проговорил посадник, глядя, как она жадно пьет, кашляет. – Сейчас тебе станет лучше. И чего так голосила-то? Хотя, если бы не твои вопли, мы бы тебя и не нашли в этакой чащобе, да еще среди бурелома. Проводника, чтоб тебя отыскать, нам, конечно, дали, но только даже он не верил, что отыщем. А как ты крик подняла, проводник струхнул и прочь побежал.
Енея наконец оторвалась от горлышка, поманила костлявым пальцем посадника. Свенельд помедлил немного, потом все же наклонился, слушая ее еле внятную речь. Стоявшие за ним воины слышали, как он произнес:
– Да и я тоже Малфутку ищу. В прошлый раз не сообразил спросить о ней, ну, а стал тебя ныне искать… Вот, нашел…
