полу. Толстый слой пыли вокруг, на ней ни единого следа. Вряд ли кто заходил сюда минимум неделю. Тем не менее, с автоматом наперевес проверяю комнаты, заглядываю под печку. Что удивляет — дом абсолютно пуст: ни кроватей, ни стульев, ни даже стола. Только светлые следы на любовно выровненной топором потемневшей от времени бревенчатой стене от фотографий, либо картин. Ни малейших следов мебели, или каких других вещей.
— Товарищ майор, я так думаю, что хозяева эвакуировались ещё до прихода немцев. Видите, всё вывезено.
— Похоже, сержант. Похоже. Ладно, идём на воздух. Что-то мне тут не по себе, давит как-то.
— И мне, товарищ майор…
Вываливаемся наружу, и сразу становиться легче. Сад при доме ещё не одичал. Яблони все словно в белой пене. Много цветов. Очень много. Видать, урожай будет хороший в этом году…
— Ваня, ты налево, я направо. На пятьдесят метров. Не больше.
— Понятно, товарищ майор.
Расходимся. По дороге следы наших траков. Попадается раздавленный вдоль немец. Выглядит неаппетитно. Бесформенная куча мяса, вывалившиеся из лопнувшего мундира внутренности, уже облепленные синими мясными мухами, гулко роящимися, словно маленькая чёрная тучка. Начинающая чернеть лужа крови и неожиданно нетронутый, целёхонький сапог, усеянный шипами. Рядом валяется какая-то кривуля, в которой с трудом угадывается стандартный немецкий маузер «98К». Наиболее распространённое оружие германского пехотинца. Автоматы у них только у унтеров и повыше. А рядовые сплошь с винтовками.
Недалеко ещё один труп. Свисает, перегнувшись через плетень, будто половик. Задница здесь, а остальное — там. Да ещё получил в мягкое место пулемётную очередь. Аккуратная строчка дыр наискось, вокруг которых багровое пятно. Стоп! Уже пятьдесят метров. Назад! Спешу к танку.
— Что у тебя, Ваня?
— Чисто, товарищ майор. Одни мертвяки фашистские.
— У меня тоже. Так, ребята, вы начинайте пока коробку снимать, а мы пройдёмся наверх. Если что — стреляйте, услышим. Ну и вы тоже слушайте…
Широким шагом спешим в гору. По песку и майской жаре идти тяжело, ноги уже взопрели. На груди болтается бинокль. Настоящий цейсовский. Старшина выдал. Но рожа у него была такая, словно кусок мяса от себя отрезал. Жмот, одно слово. Ну, вот и вершина. Село внизу. Хорошо видно наш покалеченный танк, возле которого суетятся фигурки трёх человек в чёрных комбинезонах. Я прикладываю окуляры к глазам — вон она родимая, пехота — матушка! Спешит! Минут через двадцать будут на месте. Бросаю взгляд на часы — полдень однако. И тут меня трогают за руку.
— Товарищ майор…
Голос Ивана какой-то тусклый, угасший.
— Товарищ майор, вы туда гляньте, куда наши ушли…
Поворачиваюсь и мне становиться не по себе: в небе черно от самолётов. Никогда ещё не видел столько бомберов сразу. Их там не меньше сотни, если не больше. Чёрные точки, одна за одной, устремляются к земле, затем взмывают обратно в небо. Наконец и до нас доносится тяжёлый гул массированной бомбардировки.
— Мать честная… Как же там ребята?..
— Здорово, танкёры!
Я оборачиваюсь, словно ужаленный — это наши.
— Рация где?
— С комбатом, товарищ танкист, а что?
Расстёгиваю комбинезон, показывая петлицы. Пехотинец вытягивается по стойке смирно.
— Извините, товарищ майор, не разглядел. А комбат наш туточки, сейчас будет.
Точно, минут через десять появляется капитан, рядом с которым вижу сгорбленную под тяжестью агрегата фигуру. Ещё бы — вес то почти два пуда!
— Командир батальона капитан Коновалов.
— Командир батальона майор Столяров.
— Чем могу помочь, товарищ комбат?
— Да надо бы с рембатом связаться. Мы, видишь, в низине, волна не проходит. А у нас поломка. Волна и позывной есть.
— Какие проблемы, товарищ майор, пользуйтесь на здоровье!
Через две минуты я уже держу в руках трубку.
— Берёза, я Сосна — один. Берёза, я Сосна один, приём!
Происходит маленькое чудо: мастерские откликаются почти мгновенно!
— Сосна — один, я Берёза. Слушаю вас.
— Поломка КПП, как поняли. Поломка КПП, приём.
— Вас поняли, Сосна — один, поломка КПП. Где вы?
— Пункт четыре, пункт четыре, Берёза. На северной окраине.
— Вас понял, Сосна — один, будем в течение часа, связь прекращаю.
Отдаю трубку, затем поворачиваюсь к терпеливо ждущему капитану. Он уже немолод, ему за сорок. А почему капитан? Неужели из «этих»?
— Из запаса, товарищ капитан?
Он понимает и кивает.
— Вообще брать не хотели. Язва у меня, чёрт бы её побрал! Еле уломал костоправов.
Он достаёт кисет и предлагает мне. Отказываюсь, но взамен извлекаю из кармана комбинезона портсигар и широким жестом открываю его. Пехотинец присвистывает:
— Ого! Богато живёте, танкёры!
Пыхтим папиросами, тем временем появляется боец, с которого градом катиться пот, гимнастёрка украшена соляными разводами.
— Чисто, товарищи командиры. Немцы драпанули, и жителей тоже нет. То ли попрятались, то ли эвакуировались в том году. Обнаружили штук пятьдесят дохлых гансов, да ещё один на руках издох, сука. Много крови потерял. Ещё — штабная машина сгоревшая, да много боеприпасов. Капитан отбрасывает окурок, затем отдаёт честь.
— Оставляю вам четверых бойцов, товарищ майор, а нам дальше. Туда.
Его жест показывает на скрытую чёрным дымом даль, где скрылись наши танки. Козыряю в ответ, затем вновь подношу к глазам бинокль — нашей ремонтной летучки не видать, как и то место, куда ушла наша бригада с остальными танками. Остаётся ждать. Самое проклятое дело на войне…
На ремонт КПП уходят сутки. «Чумазые», как мы называем наших ремонтников, поскольку они всегда в мазуте и солярке, работают, не покладая рук, но дело идёт медленно, несмотря на нашу помощь. Дело в том, что при ремонте требуется обеспечить точность допусков 0,8 мм, а согласитесь, что с помощью ручной тали это сложно. Иначе валы будут бить, и ремонтируемый агрегат выйдет из строя сразу после запуска мотора. В чём тогда смысл работы? Поэтому и мучаемся. Но терпение и труд всё перетрут. Вот и наступает момент, когда старшина механиков, глядя на меня красными от бессонной ночи глазами с опухшими веками, рапортует о завершении ремонта и боеготовности машины. От всего сердца благодарю его, и ребята укладываются спать прямо в будке летучки, измотанные тяжёлым трудом до последней стадии. Мы же спешим на запад, туда, где воюет сейчас наша бригада, куда идут колоннами маршевые роты.
Коля доволен, это чувствуется по его насвистыванию, слышному мне в ТПУ, но я не возражаю. Радист включает Москву, чтобы мы прослушали свежую Сводку Совинформбюро. Бархатный голос Левитана сообщает, что на нашем фронте, несмотря на упорное сопротивление противника, мы успешно развиваем наступление. Говорит он о сотнях уничтоженных танков и самолётах врага, о тысячах пленных. Я привычно убираю лишние нолики в цифрах, но тем не менее картина вырисовывается радужная. Получается, что немцев мы пока бьём… Пытаясь сложить отдельные факты в общую картину не замечаю, что танк резко тормозит, высовываюсь из люка — перед нами стоит регулировщик и машет красным флажком, указывая в сторону, где уже располагается колонна грузовиков с пушками на прицепе, два «Т-60», один английский «Валентайн», и… две немецких «тройки» с огромными красными звёздами на бортах. Трофеи, мать вашу!
