Я выглянул из леса. Мимо меня в сумерках тянулись телеги. На телегах лежали люди. Кто-то стонал. Перед телегами горсткой брели крестьяне... И тут я впервые увидел вблизи их врагов.
Давно еще, когда мне было лет пятнадцать, я отыскал у нас дома в кладовке кучу фантастических книг – их читал мой отец в молодости. Среди них были фантастические романы о разумных муравьях. Авторы селили их на Марсе и на Луне, увеличивали до человеческого роста, наделяли коварством и жестоким холодным разумом. К муравьям я стал относиться с тех пор погано и побаивался их более, чем они того заслуживали, а оттого награждал разумом и действия их маленьких земных собратьев. А потом, через год, прочел где-то, что насекомые не могут стать разумными. И не могут быть такими большими. Это было доказано мне популярно, и я хотел в это поверить. Да и новых романов о муравьях что-то не попадалось... И вот сейчас, в мире Агаш и Луш, я увидел, как громадные, чуть ниже человеческого роста, муравьи ведут куда-то людей.
Громадные круглые головы насекомых, вытянутые вперед острым концом, круглые тельца и тонкие лапки придавали вечерней картине зловещий оттенок кошмара... И только тогда мне пришло в голову – а не сон ли все это? Должен признаться, что я больно ущипнул себя и больше к сомнениям не возвращался. Мне показалось, что один из муравьев обернулся в сторону леса, и я подумал, что у них здесь здорово должны быть развиты слух и обоняние... Я замер. Процессия тянулась мимо, Еще телеги, кучка муравьев с копьями и колчанами за спиной, закрытый возок, снова муравьи... В толпе крестьян, которых гнали перед телегами, лесника не было.
Когда колонна миновала меня, я решил снова обогнать ее и заглянуть вперед. Я не мог поверить, что лесник погиб. А может, он лежит раненый на телеге?
Я снова углубился в чащу. Там, внутри нее, было почти темно. Через несколько шагов я наступил на сучок, который затрещал так, словно в нем была спрятана противопехотная мина, и метнулся глубже в лес: если они за мной погонятся, мне не убежать, я слишком устал. И тут же я понял, что лес кончился.
Я стоял на его краю, глядя, как колонна, полускрытая облаком пыли, втягивается в широкую пустошь. Впереди переливалась сиреневым и оранжевым река, отражая закатные облака. За рекой поднималась невысокая, почти правильной формы, конусообразная гора. Далеко впереди, у самой реки, стояли еще несколько муравьев, и их панцири отблескивали закатным светом. Стражники стали подгонять колонну, носороги потянули быстрее, мне же пришлось остановиться. Мне нельзя было выходить на открытое место.
И пока я так стоял, размышляя, что же делать дальше, встречающие муравьи подошли к колонне, и все шествие остановилось. Муравьи скопились у крытого возка, и, когда дверь в него раскрылась, оттуда вытащили человека. Это был Сергей Иванович. Мне показалось, что я вижу зеленую гимнастерку, седеющий ежик волос. Так и должно было быть. Иначе я зря спешил по лесу и прятался в овраге. В отличие от лесника я не могу устраивать здесь восстания и скрываться в лесу с Кривым. Я не свой, я тут же начну рассуждать о правомочности своих действий и приду к выводу, что решать такие вопросы должен не я, а кто-то другой, кто
На основе этих моих рассуждении нельзя делать вывод о том, что я в чем-то согласился с лесником, перешел на его сторону. Нет, все сомнения, кипевшие во мне, остались, но какое-то время они были заглушены необходимостью. Цивилизованному человеку стыдно оставить собрата в беде – я не вступал в отношения с этим миром, я должен был спасти лесника. И только.
Но, увидев Сергея Ивановича, я успокоился. Я не представлял еще, как я выручу его, но не сомневался, что выручу. Хотя бы для этого пришлось на неделю застрять в этом мире. Я даже забыл, что не знаю языка, что каждый встречный отличит меня за версту, что я зверски голоден, что у меня ноги подкашиваются от усталости. Главное – я отыскал лесника.
Я следил за колонной до тех пор, пока она не пересекла реку и не скрылась в горе или где-то рядом с горой – я не разглядел. Над пустошью, расползаясь от реки, поднимался туман, смешанный с пылью; летучая мышь – или что-то вроде нее – промчалась низко, спеша к лесу. За рекой загорелся тусклый огонек. Быстро холодало. Вокруг было пусто, и в лесу, за моей спиной, раздался лай, перешедший в вой. Я вспомнил о некулах.
Я снял с плеча ружье, вышел на пустошь и через несколько минут был у реки.
...Уже почти стемнело, но вышла местная луна. Дорога спускалась к реке, а на мосту стоял муравей с длинным копьем. Как только я увидел его, то свернул с дороги и добрался до реки метрах в двухстах от моста. Низкий берег терялся в осоке, и, когда я попытался выйти к воде, ноги начали вязнуть в иле. Пришлось довольно долго идти, пригибаясь, по берегу, прежде чем я отыскал участок песчаного дна. Там река разливалась широко, посредине ее был островок, и я надеялся, что она неглубока. Как я переплыву ее с ружьем, когда мне его и по суше нести тяжело, я не представлял, но и сидеть на берегу дальше было нельзя. Я напился, отчего лишь усилился голод, еле отговорил себя от блаженной мысли полчасика поспать и вступил в теплую мелкую воду.
До островка я добрался довольно быстро, промок по пояс, но ночь не грозила заморозками, так что это можно было перетерпеть. Зато в протоке, отделявшей островок от дальнего берега, меня ждали испытания. Протока была узкой, рукой подать до черного обрывчика, опушенного кустами. Первый шаг погрузил меня по колени, вторым я ушел по бедра. Течение здесь было куда быстрее, чем в широком русле, меня сносило вбок, и я знал уже, что следующий шаг заставит меня потерять равновесие. И тогда я поднял руку с ружьем и в полном отчаянии оттолкнулся – тут же меня понесло, одной руки не хватало для того, чтобы выгребать, я хлебнул воды, но ружья не выпустил.
В общем, на тот берег я все-таки выбрался, подняв больше шума, чем стадо слонов, переходящее через реку Ганг. Но промок я настолько, что пришлось, засев в кустах, выжимать, дрожа от холода, все, что было на мне. Самое печальное – промокли сигареты, а ведь именно сигарета могла сейчас спасти меня от заячьей дрожи: дрожали не только руки и ноги, но наверняка и селезенка, и прочие внутренние органы.
Все еще дрожа, я натянул разбухшие ботинки на мокрые носки. До отвращения холодные брюки и рубашка сразу прилипли к телу. Я старался отвлечься от физических невзгод мыслями о том, что ждет меня впереди, но мысли получились кургузыми, и менее всего я был похож на полководца перед решающим сражением. Все время вылезал один бесконечно варьирующийся вопрос: «А что я здесь делаю?»
В этом разлившемся через бездну миров и человеческих судеб вечере были затеряны, разобщены и связаны лишь моим эфемерным существованием – словно рождены моим воображением – люди, никогда не видевшие друг друга: Маша, погибшая полвека назад, и Луш, стоящая у плетня за лесным озером и глядящая на дорогу, что выходит из леса. Тетя Алена, листающая семейный альбом, и тетя Агаш, сидящая в черной щели и сдерживающая кашель, чтобы не услышали сукры. И погибший в туче Валя Дмитриев, и мои соученики по университету, которые собирались со следующей недели отправиться по Волге на катере и звали меня с собой... И реальность этих искр в бесконечности превращала вечерние звезды в огни города, и в далекое окошко в доме тети Алены, и в лучину, и в светильник перед дверью в хижину Агаш.
Огненная россыпь оборвалась, очертив чернотой горб горы-муравейника, в котором мне следовало разыскать лесника. Взошедшая луна подсветила черные дыры входов в холм. Они были редко разбросаны по всей стометровой высоте откоса. Самый большой вход был внизу – прямо передо мной.
Моя миссия была совершенно бессмысленна, и, если бы я не так замерз, я бы догадался вспомнить детство и совершить вычитанные в книгах ритуалы прощания с жизнью. Но, на счастье, я все никак не мог согреться, зверски хотел курить, был голоден, у меня ныл зуб – так что было не до смерти. К тому же я надеялся, что в горе-муравейнике будет теплее, чем снаружи, и потому мысль о проникновении туда была не столь ужасна.
У муравейника должны быть часовые. Не только у моста, но и у входов, и уж наверняка – у главного входа. А это значит, что лучше мне проникнуть туда через второстепенный туннель. Я подошел к горе так, чтобы меня нельзя было увидеть от моста или от главного входа, и на четвереньках полез к черному отверстию метрах в десяти вверх по склону. К счастью, муравейник был сложен из твердой породы, восхождение было несложным. У самого входа я лег наземь и некоторое время прислушивался. Тихо. Тишина эта могла происходить и оттого, что никто не подозревает о моем приближении, и оттого, что
Я приподнял голову и подполз поближе. Свет местной луны проникал только на метр вглубь, дальше не
