исчезает. Сначала мы думали, что с ней происходят какие-то химические процессы… там, под землей. Но спустили оборудование, внимательно все осмотрели. Ничего примечательного. Верхний слой дна – пористая вулканическая порода, которой в этих краях отродясь не было. Следующий слой – плотная окаменевшая органика… та же, что использовалась для скрепления блоков строения. Дальше каменные плиты, а под ними уже обычный грунт. Куда, а главное, как и почему уходит вода, мы не выяснили.
– Может, просто поленились выяснить? – улыбнулся Игорь.
Разведчик несколько обиженно посмотрел на него и сказал:
– У нас, конечно, много проблем с объектами «Б» и «А». Но были причины, по которым мы дно колодца чуть ли не до грунта вскрыли.
– Что за причины? – с интересом спросил я.
Офицер обвел рукой полутемное пространство вокруг и пояснил:
– Визуально незаметно, но мы находимся на дне природной чаши. Низины. Это первое, что отметил паренек, который исследовал участок до нас. Если бы не было этого вот ненаполняемого колодца, то в сезон дождей здесь бы все было в воде. И в таком случае, не знаю, простояли бы эти здания такое количество лет или бы просели в размытый грунт. Вся площадь между и вокруг объектов замощена плитами из обычного камня. И легкий уклон заставляет все выпавшие осадки на участке вокруг стекать к этому колодцу. Оценив объемы, которые приходилось этому чуду утилизации через себя пропускать, мы, конечно же, захотели узнать, а куда он использует или сплавляет такие водные потоки. Вот и копали в надежде разобраться. Но до конца не успели. Пришел приказ поторапливаться с объектом «Б», и мы, установив аппаратуру, привели дно колодца в исходное состояние.
– Вы установили датчики? – спросил я.
– Да, – кивнул офицер, потирая шею и глядя на освещенное дно. – В сезон дождей мы сможем понять, насколько глубоко проникает вода и на каком этапе и куда она уходит. Но мы задержались. Пойдемте к нашей основной головной боли.
Осторожно ступая по плохо освещенным плитам мы медленно двинулись к высокому ангару в другом конце периметра.
– Первое, что мы сделали с саперами, – говорил на ходу офицер, – это счистили землю с плит не только возле самих объектов, но и вообще везде, где они были. Кому-то было не лень замостить такую площадь. Зато стало приятнее передвигаться. Раньше тут шли и спотыкались в высокой траве. Теперь вот…
– Вы бы осветили тут получше, – сказал Игорь, который следовал строго за офицером разведки.
– Нельзя, – сказал тот. – Раньше объекты невозможно было визуально заметить. Тут чуть ли не лес был. Их вообще случайно обнаружили при составлении топографических карт со спутников. А теперь любой может из космоса разглядеть, если будет знать, где искать, или вот так ночью заметив огни в запрещенном для посадки месте. Наши-то ладно. Но вот рейсовики разболтают наверняка, когда разглядят, что тут происходит. А пока, честно говоря, рано. Мы сами-то не поняли еще ничего толком. И что будем общественности отвечать – вообще не знаем.
У самого ангара нас ожидал, зябко поеживаясь, один из ученых, что вернулись на объект исследования. Поприветствовав друг друга и обменявшись ничего не значащими словами о вечной сырости этих лесов, мы подождали, пока отопрут ангар, и вошли внутрь.
Под куполом зажглись яркие направленные прожектора, и я вдоволь налюбовался на металлический с виду параллелепипед, обкопанный со всех сторон и обвешанный массой аппаратуры.
– И что это по-вашему? – спросил я у ученого, не поспешая прыгать вслед за Игорем в котлован.
– Теорий много, но, сами понимаете… – сказал тот, жестом приглашая меня к нормальному человеческому спуску к объекту. Уже стоя у металлической на вид грани, возвышавшейся над нами, сотрудник научной разведки сказал: – Пока мы его не вскроем, ни одну теорию ни опровергнуть, ни подтвердить. А вскрываться он не хочет. Крепкий орешек, если так можно сказать. Ничто его не берет.
Я кивнул. Подошел и потрогал гладкую и холодную поверхность куба.
– Вы считаете, что это Орпенны оставили? – спросил я.
Ответил офицер разведки:
– Да, некоторые вещи именно на это указывают.
– Какие, к примеру? – спросил я, отходя от куба и наблюдая, как Игорь одной рукой возится с компьютером стационарного сканера.
– На пирамиде «А» на самом верху обнаружен их символ, – решил меня удивить разведчик.
– Но это ни о чем не говорит, – пожал плечами я, вспоминая отчеты Алекса. – На Омелле до сих пор эти символы и изделия с подобной символикой просто везде… Без труда найти можно как в пещерах, так и в городах.
– Возраст… – сказал многозначительно ученый.
– Разве для Орпеннов возраст – характеристика? – хмыкнув, сказал я. – Если так рассуждать, то и пирамиды Гиза строили не египтяне…
– Все равно… Сейчас мы точно установили, что объекту восемь тысяч девятьсот лет, – сказал ученый, все так же пытаясь нас поразить.
– Вот даже как. Даже так точно! – с сарказмом сказал я. Но, решив, что моя насмешка может обидеть ученого, я пояснил: – К сожалению, думаю, что это не Орпеннов подарок.
– Почему? – удивился разведчик.
– Орпенны не переваривают как простые фигуры, так и простые линии. То есть абсолютно не переносят. Насколько мы с Игорем в свое время выяснили. Вот такой вот куб являлся бы сильнейшим раздражителем для них. Помните военные базы класса «Куб»? Орпенны же практически в первую очередь их выводили из строя. Кубы, пирамиды, параллелепипеды и прочее можно сразу в сторону отметать – они не могут быть связаны с ними. Это не соответствует их пониманию вселенской эстетики. Но если бы вы тут обнаружили сферу, я бы подумал, что это и вправду они.
