Почему? Наверное, потому, что чувствовал в самом себе какую-то скрытую слабину и опасался, как бы она не взяла однажды верх над его телом и разумом. И чтобы не дать этой слабине воли, он всегда старался быть на переднем крае и лез в самое пекло, не жалея собственной головы. Ему казалось, что так он надежнее всего убедит окружающих в том, что он и трусость — две вещи совершенно несовместные. И вот наступил момент, когда воеводе пришлось стать трусом.
Конечно, сегодня ночью Ильнар всего лишь следовал приказу князя, то есть выполнял свой прямой воинский долг. И все же… Ильнару казалось, что, случись что, и в глазах окружающих он будет выглядеть соучастником, если не главным виновником свершившейся беды. И за спиной у него будет звучать неслышное ему самому, страшное слово «трус». И ведь тогда уже никому ничего не докажешь!
Окна ильнаровой комнаты выходили во двор замка, и в тишине, которую сегодня не нарушала даже трескотня вездесущих сверчков, воевода вдруг явственно услышал донесшийся от ворот подозрительный звук. Вроде как железо ударилось о железо, а потом как будто бы скрипнули петли калитки. Это что еще за новости? Ильнар замер, настороженно вслушиваясь во вновь сгустившуюся ночную тишь. Звук не повторился. На мгновенье у воеводы мелькнуло подозрение, что кто-то вышел за ворота, но он сразу отмел такую возможность как очень и очень маловероятную. Он же ясно приказал: из замка нынешней ночью никому не выходить. Ослушаться не должны…
Заглушая слабенький шепоток сомнения, в голову вновь полезли мысли о том, чем закончится сегодняшняя ночь. И если она закончиться плохо, то как ему, Ильнару, жить после этого дальше? От таких размышлений воеводе хотелось завыть на луну…
Жуткий, леденящий кровь протяжный вой прокатился по округе. Начавшись на тоскливой ноте, он постепенно набрал силу, и под конец в нем зазвучала такая непередаваемо-лютая злоба, что у воеводы по спине пробежал холодок. Ильнар стиснул челюсти и сглотнул подступивший к горлу комок. Опять… Ильнар до последнего надеялся, что ему никогда уже не придется испытать того оглушающего, ослепляющего и отнимающего разум ужаса, который когда-то, в почти уже забытом детстве, он пережил, увидев в предрассветных сумерках… Страх, казавшийся побежденным и забытым, вынырнув откуда-то из глубины души, ледяными клещами сжал сердце, в мгновение ока вытянул всю силу из членов, покрыл кожу холодной испариной. Колени Ильнара подогнулись, и он, чтобы не упасть, вынужден был схватиться слабеющими руками за окно. Неужели все сначала?!
Эта паническая мысль, как ни странно, привела воеводу в чувство. Воспоминания о преследовавших его много лет ночных кошмарах, о не проходящем чувстве безысходной бессильной тревоги, днем подействовали отрезвляюще. Один страх ослабел, столкнувшись с другим. Ильнар потряс головой и, глухо зарычав сквозь стиснутые зубы, выпрямился, твердо встал на ноги и расправил плечи. Нет уж, дудки, на этот раз все будет по-другому! Должно быть по-другому!
Ильнар готов был поклясться чем угодно, что страшный вой донесся со стороны деревни. Проклятый ведун! Грош цена всем его лживым завереньям. И как только Рольф мог им поверить?! Воевода порывисто сжал кулаки. Что ж делать-то? Прямо хоть буди князя, чтоб тот отменил свой приказ. Поди, проспался уже хоть немного!
Или прямо так, без разрешения, вести людей в деревню? В памяти снова вплыл звук, который Ильнар недавно слышал со стороны ворот. Будто услыхав его заново, воевода почувствовал, как по его мокрой еще спине снова пробежал холодок. Засов… Петли… Ах, мать вашу!!!
Ильнар, недолго думая, опрометью выскочил из комнаты и, стремглав пробежав по едва освещаемым тонкими свечами коридорам, осторожно отворил тяжелую дверь и оказался на темном дворе.
Почему не горит светильник у ворот? Факелы на стенах они не жгли уже давно — толку от них мало, все равно освещают лишь саму стену, а никак не то, что твориться под ней. Но двор замка должен был освещатся. Воевода удивился, как это он раньше не обратил внимания на странную темноту? Хотя какая уж тут к свиньям собачьим темнота, когда от луны такой свет, что, пожалуй, и светильник, случись ему гореть, не смог бы с ним соперничать. Может, потому караульные его и не зажгли? Воевода беззвучно выругался. Совсем распустились, уж и приказ им не приказ. Ну, сейчас он задаст этим лентяям-экономам!
Ильнар бросил раздраженный взгляд на равнодушно лучащуюся луну. Затем, неслышно вытащив из ножен меч, в обход, стараясь держаться в тени дворовых построек, крадучись приблизился к воротам.
— А ну, кто тут балует? — негромкий голос застиг воеводу врасплох. В лунном свете тускло блеснул наконечник копья, стремительно вынырнувший из тени и застывший в вершке от груди Ильнара.
У воеводы отлегло от сердца. Судя по голосу, скараулил его Савва, надежный мужик, которому в бою Ильнар, не задумываясь, доверил бы свою жизнь. Ну что ж, стража на месте, и то ладно.
— Чего орешь? — громким шепотом строго спросил воевода. — Весь замок перебудить хочешь?
— Господин воевода? — стражник убрал копье. — Виноват, значит, не признал впотьмах. Только я уж вроде тихонечко…
— Почему огонь не горит? — не дав стражнику опомниться, Ильнар перебил его новым вопросом.
— Так ведь это… — сбитый с толку Савва явно не знал, что ответить. Не спел придумать. — Светло ведь. От луны-то…
— Это «впотьмах», что ли, тебе светло? — воевода грозно надвинулся на стражника. — Кто с тобой в паре караулит?
— Ну, это… — стражник шмыгнул носом и неловко переступил с ноги на ногу. — Вроде как Кондрат.
— Это что еще за «вроде как»? — воевода сбавил тон. Чутье подсказывало ему, что дело неладно. — Где он? Опять в сторожке дрыхнет?
— Точно, дрыхнет! — неожиданно обрадовался стражник. — Где ж ему еще быть?
У воеводы екнуло сердце. Савва врал, в этом не было никаких сомнений. Ильнар замер на секунду, боясь упустить мелькнувшую догадку. Вой оборотня и последовавший за ним лязг засова и скрип петель выстроились в единую цепочку.
— Кто разрешал выходить за ворота? — едва сдерживая ярость, процедил сквозь зубы воевода.
— Господин воевода! — ратник отступил на шаг. — Ты уж не серчай. В деревню они подались, родня у них там. Последнее ведь это дело — родных на погибель бросать. Вернутся они к рассвету, авось князь ничего и не узнает…
— Они?! — воевода протянул руку, сгреб кольчугу на груди горе-стражника и рывком притянул того к себе. — Это кто это они?! Сколько их там?
— Да трое всего, — ратник вежливо, но решительно отцепил руку воеводы от своей кольчуги. — Кондрат, значит, и двое его дружков из молодых. Из тех деревенских, кого вы недавно на службу приняли. Услышали они вой-то от деревни, ну вот и решились…
— Ты мне зубы-то не заговаривай! — сорвался воевода и, прикусив язык, продолжил прежним гневным шепотом: — Ворота открылись хорошо если через минуту после воя. Заранее они сговорились, так?
— Не знаю я, — угрюмо буркнул Савва, помолчав. — Хочешь верь, хочешь нет, а не хотел я их пускать. Да только ведь и у меня в деревне семья. Баба да две дочки… — едва слышно закончил ратник.
— Ох, сукины дети, — воевода вздохнул. — Ну ладно они — сопли еще, — но ты-то как до такого додумался, Савва? Чего они в темном лесу смогут сделать втроем против оборотня?
— Может, и ничего, — голос стражника стал твердым как сталь. Воевода, даже не видя, почувствовал его непреклонный взгляд. — А только жизнь за близких положить — в том для воина честь великая. Аль не ты нам об этом твердил? Кабы не пост, так, может, и я б с ними пошел, а потом уж суди меня как хочешь. Все лучше, чем остаток жизни себя корить за то, что в такой момент смалодушничал!
Воевода в ярости стиснул кулаки, но уже через минуту, так ничего и не сказав, разжал руки и вздохнул с облегчением. Он принял решение. Савва и эти мальчишки были правы: чем терпеть укоры совести, лучше уж смерть. Хоть от клыков оборотня, хоть через казнь за ослушание. Хотя…
В глубине души Ильнар не верил в то, что дело дойдет до казни. В последние годы у Рольфа все чаще случались припадки самодурства и беспричинной злобы. Но, по счастью, разум князя не насквозь еще пропитался хмельным зельем, и, приходя в себя, Рольф чаще всего отменял отданные во гневе приказы. А уж на этот раз приказ был таким, что не отменить его в здравом уме было попросту нельзя. Зная князя, воевода не без оснований полагал, что случись им пережить эту ночь, даже тем троим, что первыми
