чего юбка радостно задралась уже со стороны тыла.– Ой! Ой, мамочки!
Поборнице классического нижнего белья оставалось лишь неодобрительно трясти головой. Лицо торговки стало похоже на морду старого и смертельно обезвоженного верблюда, который и рад бы плюнуть – а нечем. Зная родную напарницу, я был уверен: если спереди панталоны представляют собой целый треугольничек, то сзади такого пуританства Вторая не допустит: максимум тонкая веревочка.
Зеленщик, как раз доевший салат, икнул и остервенело вгрызся в пучок редиса.
– Слушай, – тронул меня за плечо владелец тряпок, – я бы такой панне все, что она хочет, купил, а ты жадничаешь! Она же у тебя почти голая!
По рядам пронесся ропот, в котором угадывались возбужденные мужские голоса, предлагающие свою бескорыстную помощь, и осуждающие женские, присоединившиеся к мнению торговки вениками. Невозмутимо улыбающаяся Вторая, купающаяся в горячих эмоциях, как в ванне, одернула юбку и пихнула меня локотком в бок.
– Ну!
– Держи, – сунул я пятипаундовик застывшему в ожидании торговцу.– Сдачи не надо!
– Вот это правильно! – одобрил он.– Такой панне… я бы…
Чертовка скромно потупилась и принялась сгребать в охапку обновки.
Боковым зрением я увидел, как глупый ловелас подмигнул со значением и сунул в ладошку моей напарнице потную скомканную бумажку со своим адресом.
Вторая, как и положено юной панночке, зарделась.
– Придешь? – Шепот был тихий, но горячий.
Чертовка нервно облизнула язычком пухлые губы и пожала плечами.
– Придет, не сомневайся! – пообещал Третий, которому надоело эротическое представление, посвященное не ему.– Мы, брат, втроем придем! Ну что, копуша, закончила? Давай сюда, я понесу.
– Погодите… Неужели здесь все? – удивился я, оглядывая жалкую стопку, перекочевавшую из рук чертовки в широкие лапы толстяка.– Две рубахи и пояс? Полчаса возни, пять паундов без сдачи, нижнее белье на бесплатное обозрение всему рынку… Ты ничего не забыла? Мы же договорились! Полная экипировка каждому! Причем вещи должны сочетаться друг с другом, чтобы можно было их менять!
– Не ори! – огрызнулась Вторая, сбрасывая с себя кокетливую мину, как приставшую грязь, и стремительно продираясь сквозь толпу.– Вам с толстяком проще – вы стандартные! Я не виновата, что здешние женщины сложены как мешки с песком! Это единственное, что сидело по моей фигуре, понятно?
– Понятно, – прищурился я.– А не подскажешь, какого ангела ты себе соорудила такую фигуру, что на нее ничего не подберешь, а? Перед кем выпендривалась? Твою талию ребенок может руками обхватить! Такое впечатление, что там внутри нет ни одного ребра! А бюст? Будь он настоящим, ты бы могла идти исключительно на четвереньках! Иначе просто позвоночник не выдержал бы! Тоже мне – маскировка! На тебя все мужики облизываются! Видишь вон того слепца, что подаяния просит? Он только что прозрел!
– Ах так… – задохнулась чертовка, резко останавливаясь и упирая руки в бока.– Ну и подавись своим шмотками!
Подброшенные в воздух рубахи взлетели в небо и плавно спикировали на толпу, беспорядочно размахивая пустыми рукавами.
– Вот и приоделись, – тихонько буркнул Третий, провожая глазами бархатный поясок, повисший на ближайшем дереве.– Гм-гм! Не хочу мешать вашей мирной семейной сцене, но кажется, нам пора сматываться.
– Химера? – напрягся я.
– Похоже. Слышишь, как выводит свои рулады, тварь?
– Погодите! – возмутилась Вторая, оглядываясь назад.– А вещи? Ой! Кажется, какая-то толстуха мою рубашечку поднимает! Куда лапы тянешь, бочка? Брось! Кому говорю! Ух я тебе сейчас… да куда же вы меня…
Мы с толстяком, не сговариваясь, ухватили разъяренную красавицу под локотки и ринулись к выходу с площади.
Нижний город. Нер, подземная река мертвых
Утро так и не наступило. Бледные полосы мертвенно-фиолетового света медленно плыли над рекой.
Геллан смотрел на Нер широко открытыми глазами, и Нер, в свою очередь, внимательно смотрел на Геллана. Сотни и тысячи обнаженных глазных яблок с красными прожилками не мигая взирали на замершего принца, слегка покачиваясь на тонких стебельках водяных струек. Теперь принц знал: у реки мудрые зеленые глаза усталого трудяги-рыбака и такой трагический взгляд, что кровь стынет в жилах.
Лодка по-прежнему быстро неслась вперед. Трое пассажиров уже облачились поверх одежды в деревянные спасательные конструкции, замотали чехлы с оружием, и Жекон лично проверил безопасность Шушула, усадив его в пустую флягу и прикрутив ее к ремню. Прочее имущество было поровну распределено между всеми. Геллану как обычно достались самые неудобные свертки и мешки, из которых что-то торчало и кололо бока, но он не роптал.
Нер загипнотизировал принца своим вековым спокойствием и достоинством. На такой реке нужно либо до смерти бояться, либо вести себя с приличествующим уважением – прочего не дано. Даже Жекон, бодро переругивающийся с Терслеем, понизил голос до пристойного шепота.
Когда лодка вдруг резко притормозила, клюнув носом, Геллан не успел ни испугаться, ни удивиться. Но шакал вновь приподнял хищную мордочку, и движение продолжилось – медленно, рывками, словно кто-то уцепился тяжелыми лапами за днище. Гномьи тела тоже сбавили скорость.
По мере продвижения вперед свод становился все ниже, словно невидимый распорядитель похоронной церемонии плавно и торжественно опускал на гроб каменную крышку, а бледные фиолетовые полосы облаков разом угасли, сменившись отдельными точками огоньков-фитильков, рассыпанных прямо в воздухе.
В их колеблющемся свете вода, обретя неправдоподобную синюю глубину, засияла перламутром, забурлила… и над поверхностью, разевая рты, заскользили серебристые рыбешки – маленькие и до того верткие, что уследить за их передвижениями было просто невозможно. Одновременно с этим пространство огласилось удивительными трелями.
Это нельзя было назвать ни песней, ни мелодией, ни криком. Отдельные протяжные ноты складывались в пронзительные аккорды, мягко перетекающие в шумные вздохи и стоны, от которых щемило сердце и подкатывала тяжелая тоска, камнем ложась на грудь. Ни один известный человечеству музыкальный инструмент не смог бы повторить даже малый отрывок того, что врывалось сейчас в уши слушателей, заставляя вибрировать барабанные перепонки на том нереальном пределе, когда телесная боль сливается с душевной, когда горе так велико, что его невозможно пережить, а можно лишь восхититься горькой красотой последней секунды перед неминуемой смертью, дарующей избавление. От этих звуков не просто хотелось плакать – сдержать слезы было невозможно.
Из глаз принца покатились горючие потоки, прочерчивая на щеках мокрые дорожки и стекая на шею и за воротник.
Геллан искоса глянул на приятелей: маг предавался рыданиям от души, не выказывая смущения и прижимая к груди флягу с торчащей головой ужа; Терслей закрывал уши ладонями, но плакал не менее горько, чуть стесняясь и отвернувшись от остальных. А сверкающие рыбки все продолжали свой танец, вырисовывая на поверхности воды загадочные пенные узоры.
Звуки прекратились неожиданно. Серебристые искры исчезли под водой, тишина ударила по измученным ушам.
– До чего прекрасно! – прошептал маг, утирая слезы.– Рыбки-плакальщицы – подумать только, я и помыслить не мог, что когда-нибудь увижу их своими глазами!
– Это пели они? – всхлипывая, спросил Геллан.
– Кто же еще? – ворчливо отозвался Терслей охрипшим голосом, явно смущенный.– Уж поверь, гномам так не спеть. Любая приличная баллада в их исполнении превращается в фарс. Однако давайте вернемся к суровой действительности. Жекон, насколько я помню подземный фольклор, раз отпели, то скоро
