никто, разумеется, не обратил внимания на две фигуры, уже давно стоящие наверху, на скале, возвышавшейся над бухточкой.
Это были фигуры старика, крепко за семьдесят, и девочки лет восьми.
Так полагается встречать почетных гостей: старый и малая первыми провозглашают встречу и поют «Счастье в охоте вместе сидевшим!».
Старик держал на согнутых руках небольшую оленью шкуру, на которой стоял довольно увесистый туесок — литров на пять.
Туесок содержал в себе самое вкусное лакомство — то, чем положено встречать знатных, богатых, ни в чем не нуждающихся гостей, — сырые оленьи мозги, плавающие в свежей оленьей крови.
Что может быть лучше, вкуснее, уважительнее в этом мире? Ничего. Любой скажет вам: это — лучшее! Кто найдет в себе силы отказаться от такого деликатеса, изобразив брезгливое недовольство? Никто!
Возле ног старика и девочки начиналась известная только местным крутая тропинка, спускающаяся хитрым серпантином вниз, в бухточку.
Старик и девочка, посланцы коренного населения, ждали, когда их заметят, ждали удачного момента, чтобы, запев величальную песню-приветствие, начать спуск к гостям.
А спуск к гостям был очень не прост для старика, если учесть, что в руках у него был тяжелый туесок с угощением.
Еще более сложен спуск был для девочки, так как ее сердце, разум и душа должны были петь от радости, ни разу не спутав слова, коих в величальной песне-приветствии ровно столько, сколько пальцев на руках и ногах у бога земли, бога Солнца, бога Луны, бога воды, бога огня, бога лесов, бога гор, бога деревьев мессур и бога оленей… А рук-ног у них, у каждого, — известно любому ребенку — ровно столько же, сколько стрел у бога грома. Ну, значит, вот и считай — мало не покажется.
Спуск обещал быть сложным еще и потому, что уже совсем стемнело; теперь спускаться придется при свете луны и неверных отсветах костра внизу, мешающих скорее, чем помогающих.
Однако чудесные гости не замечали их, ведя себя все более и более странно — словно в них, через непрерывно говорящие рты, медленно вливал свое невидимое смерть-тело Самаркуш — ядовитый дух низинных болот.
Конечно, и они, дети бога Огура, знали секрет приготовления веселящего напитка «Дайдай», да. Но от «Дайдая» люди становятся глупее и счастливее; здесь же, как подозревал старик, гости пили «Дайдай», смешав его с «Озверином» — соком болотного растения псур, который воины принимают перед боем. Употребление этой смеси могло привести к чему угодно.
Руки старика, устав держать туесок, затекли, но он знал, что дух его сердца куда сильнее духа тела и он до конца с честью выполнит роль, порученную ему племенем. Взгляд старика притягивали к себе три самых знатных гостя, сидевшие немного в стороне от остальных гостей. Два главных гостя были ранены — правая рука одного и левая рука другого были замотаны шкурами и представляли собой меховые шары, испачканные кровью.
— Мой дед был без руки, — рассуждал Сигурд, держа в левой руке полный черпак, — но был велик и почитаем. Что правая рука? Пустяк! Была бы цель! А если цель имеется, тут можно как всегда — одной левой!
Советник и шкипер Кальва склонился к его уху и прошептал ему что-то.
— Ага! — улыбнулся Кальв. — Отлично, я благодарен тебе! — Он поднял правой рукой черпак, предлагая тост: — Наше дело правое, победа будет за нами!
Ярлы, кивнув друг другу, выпили. Поставив между ног опустошенный черпак, Бьярни ехидно улыбнулся:
— Ты говорил про цель, Сигурд, а ты, Кальв, про победу… — Обернувшись, Бьярни кивнул своим слугам, давая знак. — А я отвечу вам вот что: победа будет у того, кто сможет точно направить стрелу в цель… — Взяв лук и стрелу из рук подскочившего слуги, Бьярни не спеша приложил стрелу к тетиве и натянул лук, подчеркнуто демонстрируя необходимость обеих рук при стрельбе из лука. — Вот так!
Натянув лук изо всех сил, Бьярни краем глаза взглянул на собеседников и убедился, что его прозрачный намек вполне дошел до их тупых голов: Сигурд набычился, покраснев, а Кальв высунул язык, что, как известно, он делал всегда, когда волновался.
Испытав чувство удовлетворения, Бьярни вдруг слегка как бы споткнулся — его советник не сказал ему, что теперь делать с натянутым луком.
Разрядить и отдать лук и стрелу слугам обратно? Тогда удачная демонстрация-намек превратится в откровенную издевку над увечьями соплеменников, которые в данный момент являются его гостями на этой новой земле. Издеваться над ранеными гостями? Немыслимо!
Нет, нужно выстрелить! Но куда? В кого? Во что?
Бьярни огляделся. Не стрелять же в пирующих гребцов?
В поисках подходящей мишени взор Бьярни заскользил по утесам, поднимаясь все выше и выше…
На макушке самого высокого утеса он увидал две худые фигурки, едва освещенные отблеском его гигантского костра.
— Вот они!!! — торжествующе вскрикнул Бьярни на всю бухту, вскидывая лук.
Почти не целясь, он спустил тетиву, просто стреляя вверх, под углом, в сторону фигур.
Стрела, блеснув наконечником, пронеслась над костром и через мгновение точно впилась в горло девочки, стоящей на скале. Вонзившись снизу, в гортань, стрела пробила шею и нижнюю часть головы и, выйдя концом наконечника из затылка, в районе мозжечка, убила девочку, что называется, наповал.
Старик выронил туесок, полетевший со скалы вниз, на гальку.
Опустившись на колени, старик поднял обезумевшие глаза к небу и душераздирающе завыл, глядя на луну.
Бьярни резко встал, огляделся. Все сидели совершенно неподвижно, словно окаменев.
Только языки огня по-прежнему плясали, обнимая стволы и крупные сучья в костре.
Шум прибоя. Редкие потрескивания в костре.
И вой. Вой, леденящий душу.
Сам не зная зачем, Бьярни решительной, смелой походкой подошел к туеску, упавшему возле основания скалы и, оглядев место падения, подкинул слегка ногой кусок мозга оленя, вылетевшего из туеска при падении.
— Старик мозги от горя потерял, смотрите! — прокомментировал свою находку Бьярни, но никто не рассмеялся в ответ на его остроумную шутку.
Пауза слишком затянулась.
— Ну?! — свирепо крикнул Бьярни, перекрывая вой, несущийся, казалось, с небес. — Пейте! Ешьте! Первый раз, что ли?
Люди задвигались, выведенные из оцепенения злобой, прозвучавшей в крике Бьярни.
Вой старика вдруг оборвался, словно его выключили, и в тот же самый миг в двух шагах от Бьярни раздался страшный, тяжелый шлепок с хрустом.
Отпрыгнув и оглянувшись, Бьярни увидел на гальке старика, лежащего на животе, раскинув руки. Старик еле заметно попытался погрузить концы своих пальцев в гальку, но это ему не удалось.
«В крупную гальку трудно впиться пальцами, — подумал Бьярни. — Галька — это тебе не песок».
Придя, видно, к такому же выводу, старик оставил попытки и, распрямив пальцы, замер. Между белоснежными густыми усами его и бородой запузырилась какая-то розово-алая рванина вперемешку с оранжево-красной кровяной пеной.
«Никогда такого не видел, — подумал Бьярни. — Легкие изо рта полезли. Вот это да! Ну и…»
Его размышления вдруг прервал короткий тяжелый звон в ушах, от которого тьма мгновенно закрыла ему глаза. Звон был такой сокрушительной силы, что Бьярни сразу почувствовал, что от него, от звона, раскалывается голова, его рвет, он не может удержаться от мочеиспускания с одновременным бурным справлением большой нужды.
Из Бьярни брызнуло все, что только могло брызнуть.
