Илион

Елена берет зеркало у жены Приама и протягивает мне:

– Видишь, Хок-эн-беа-уиии?

Заглядываю. Да, отражение какое-то… странное. Вроде бы я и в то же время нет. Мужественный подбородок, некрупный нос, неустрашимый взор, волевые скулы, белоснежные зубы…

– И все? Чего же тут пугаться?

– Да, это зерцало Афродиты, – шепчет избранница Париса. – Оно показывает лишь красоту. Мы видели себя богинями.

Разве Елена может быть еще обворожительнее? С трудом верится. Однако я киваю и осторожно касаюсь мнимого стекла. Поверхность мягкая, упругая, на ощупь напоминает экран ноутбука на жидких кристаллах. Может, так оно и есть. И резная крышка скрывает под собой мощные микрочипы видоизменяющих программ, которые на основе алгоритмов симметрии, идеализированных пропорций и прочего преобразуют воспринимаемую человеческую красоту.

– Позволь представить тебе, Хок-эн-беа-уиии, тех троянок, что явились на наш зов, дабы испытать твои слова. – Елена плавно показывает рукой в сторону новеньких. – Ту, что помоложе, зовут Кассандра, она дщерь Приама. Другая – Герофила, или «возлюбленная Геры», древнейшая из Сивилл и жрица Аполлона. Это она много лет назад растолковала ужасный сон Гекубы.

– Какой сон? – устало спрашиваю я.

Нарочито не глядя на пришедших, царица рассказывает:

– Когда я носила во чреве второго сына, Париса, то получила с небес видение о том, что произведу на свет зажженный факел, который спалит Илион дотла. Дитя обернулось лютой Эриннией – богиней мщения. Никому не ведомо, откуда явились в наш мир эти чудища – то ли проросли из крови оскопленного своим сыном Крона, то ли вскормлены Аидом и Персефоной, хотя скорее всего рождены гибельной Ночью. Огненная Эринния не имела крыльев, но походила на гарпий. Ее зловонное дыхание пахло серой, прямо из очей струилась ядовитая слюна, а голос напоминал крики перепуганных стад скота на бойне. На поясе существа качалась связка медных бичей, в одной руке горел факел, в другой извивался змей, и домом чудища была сама Преисподняя. Оно явилось отмстить за все слезы матерей, и о приходе его возвестил бешеный лай илионских собак, будто бы страдающих от невыносимой боли.

– Ух ты, – говорю я. – Надо ж такое увидеть.

– Мне открылось, что Эринния воплотится на земле в образе ее сына Париса, – встревает седая карга по имени Герофила. – Кассандра предсказывала то же. Приаму настоятельно советовали умертвить младенца сразу же, как только выйдет из лона матери… – Жрица бросает на Гекубу испепеляющий взгляд. – К нам не прислушались.

Елена делает шаг и становится между пожилыми дамами.

– Каждая из нас, Хок-эн-беа-уиии, хоть однажды видела грезы о полыхающем Илионе. Трудность в том, чтобы отличить кошмары, зародившиеся из наших собственных страхов за себя и близких, от истины, прореченной свыше. Твои речи оценить проще. Кассандра задаст тебе несколько вопросов.

Я поворачиваюсь и смотрю на ту, о ком зашла речь. Юная блондинка явно страдает отсутствием аппетита, хотя и сохранила необыкновенную притягательность. Ногти девицы обкусаны до крови, вокруг очей – багровая кайма, пальцы ежесекундно дергаются и переплетаются между собой. Дочь Приама не может спокойно стоять на месте. Перед моими глазами всплывают фотографии голливудских старлеток, подсевших на кокс и угодивших в реабилитационный центр.

– В моих снах не было ни одного мужчины, столь бессильного на вид, – изрекает Кассандра.

Пропускаю оскорбление мимо ушей.

– Но я спрошу тебя кое о чем. Однажды ахейский владыка Агамемнон предстал мне в образе царственного тельца. Можешь объяснить это, о великий провидец?

– Мне известно ваше грядущее, ибо оно свершилось в моем прошлом. Но я не провидец и не толкователь. А тут все просто. По возвращении в Спарту Атрида прирежут, точно жертвенного быка.

– В стенах его же дворца?

– Нет. – Мать моя, что это: устный выпускной экзамен в Гамильтоновском колледже? – Атрид найдет гибель в чертогах Эгиста.

– От чьей руки? – не унимается пророчица. – По чьей воле?

– Клитемнестра.

– За какую же провинность, о непровидец?

– Жена не простит ему принесение в жертву их дочери, Ифигении.

Не прекращая прожигать меня глазами, Кассандра еле заметно кивает прочим.

– А что ждет меня, о всевидящий? – насмешливо вопрошает она.

– Страшные надругательства в этом самом храме.

Слушательницы шумно втягивают воздух. Кажется, я зашел слишком далеко. Хотели правду, красавицы, вот и подавитесь.

Кассандра сохраняет невозмутимый вид. Она чуть ли не довольна. Боже, до меня вдруг доходит: картина дикого изнасилования всю жизнь стояла перед мысленным взором этой женщины-девчонки. И никто, ни единая душа не верила ей. Должно быть, мои слова в каком-то смысле утешили дочь Приама – впервые за долгие годы.

Прорицательница разжимает уста. И тон ее далек от довольного, как небо от земли:

– Кто поднимет на меня руку в храме?

– Аякс.

– Какой? Большой или Малый? – Измученная бессонницей и тревогами, она все же очаровательна в своей болезненной уязвимости.

– Малый. Аякс – предводитель локров.

– Зачем же я сойду в святилище, о слабый мужчина?

– Спасти или спрятать палладий. – Я киваю в сторону невысокой каменной статуи.

– Уйдет ли предводитель локров от расплаты, о мужчина?

– Утонет по дороге домой. Корабль налетит на Гирейские скалы. Многие схолиасты усматривают в этом знак ярости Афины.

– Ярости за глумление надо мной или за оскверненный храм? – требует ответа Кассандра.

– Не знаю. Скорее последнее.

– Кто станет свидетелем моих мучений, о мужчина?

Постойте-ка минутку…

– Одиссей. – В моих словах проскальзывает вопросительная интонация, как у студента, надеющегося, что он нечаянно выпалил верный ответ.

– Кто еще, кроме сына Лаэрта?

– Неоптолем, – говорю я после раздумий.

– Сын Ахиллеса? – усмехается Феано. – Девятилетний мальчик, оставленный на Аргосе?

– Нет, – возражаю я. – Ему семнадцать, и он свиреп, словно лев. Парня вызовут с острова Скирос после убийства Ахилла. Неоптолем залезет в брюхо деревянного коня вместе с Одиссеем.

– Деревянного коня? – перебивает Андромаха.

Однако в распахнутых очах Елены, Герофилы и Кассандры ясно читается признание: треклятая лошадь знакома и им.

– Известно ли тебе другое имя Неоптолема? – интересуется юная пророчица тоном завзятого прокурора.

– Грядущие поколения запомнят его как Пирра, – усиленно роюсь в памяти, извлекая оттуда обрывки своих лекций, киклических поэтов античности, Прокла и, наконец, Пиндара. А я давненько не читал Пиндара. – После войны сын Ахилла не вернется на родину отца. Он останется в Молоссии, на западном побережье острова. Позднейшие владыки нарекут героя Пирром и объявят своим дальним предком.

– В ту ночь, когда падет Троя, совершит ли Неоптолем нечто еще? – продолжает давить Кассандра.

Ну и судьи у меня, аж мороз по коже: жена Приама, дочь Приама, мать Скамандрия, жрица Афины, сивилла с ее паранормальными способностями, полуженщина-полуребенок, обреченная предвидеть грядущее, и вдобавок Елена, супруга Париса и Менелая. Как хотите, а я предпочел бы суд присяжных.

– Пирр, известный ныне под именем Неоптолема, зарежет царя Приама в его дворце. Он же сбросит