Приамид оборачивается, но его безумные очи по-прежнему не узнают безгласного Ахиллеса. В этот миг мужчина не заметил бы и самой ядовитой кобры у себя под ногами. Все, что видит его ослепленный горем взор, – обезглавленное, окровавленное тело маленького сына и беспомощно сжатый кулачок на голом полу.
– Андромаха, милая, – выдавливает он сквозь всхлипы. – Почему же
Женщина склоняет лицо и беззвучно содрогается:
– Афина удержала меня на пороге невидимой божественной силой, и я не смогла помешать им…
Слезы капают ей на платье. Глядя на окровавленную ткань, можно подумать, что несчастная стояла на коленях, прижимая к себе убитого младенца. Вдруг, безо всякой связи, припоминается репортаж о Джекки Кеннеди, показанный в то далекое ноябрьское утро, когда Томас Хокенберри был еще подростком.
Приамид не обнимает жену и никак не утешает ее. Служанки поднимают вой в полный голос, но герой хранит жуткое безмолвие. Потом поднимает мускулистую, покрытую шрамами руку, сжимает мощные пальцы и вопит, обращаясь к потолку:
– Я бросаю вам вызов, боги! Афина, Афродита, Зевс и каждый, кого я почитал больше жизни, отныне вы мои враги! – Он потрясает кулаком.
– Гектор, – только и молвит Ахилл.
Все, как один, поворачивают головы. Служанки принимаются плакать от ужаса. Елена зажимает рот ладонью, превосходно изображая испуг. Гекуба пронзительно вскрикивает.
Приамид обнажает клинок и рычит от ярости, смешанной чуть ли не с облегчением: наконец-то есть на кого излить свой гнев. Есть кого зарезать в эту страшную минуту.
Быстроногий Пелид вскидывает пустые ладони кверху:
– Гектор, мой собрат по боли. Я пришел разделить твою скорбь и готов сражаться рядом с тобой, рука об руку.
Так и не успев кинуться на врага, отец Астианакса застывает на месте. Его лицо каменеет и превращается в недоуменную маску.
– Прошлой ночью, – Ахилл все еще не опускает мозолистых ладоней, – Паллада явилась в лагерь мирмидонцев и убила моего дражайшего друга. Патрокла больше нет, он пал от ее руки, а тело брошено на Олимпе на растерзание хищникам.
– Ты сам видел это? – спрашивает Приамид, все еще сжимая меч.
– Мы говорили с ней, и мои глаза не лгут: это была богиня. Она заколола Менетида, как и твоего сына, и по тем же самым причинам. Ее слова до сих пор звенят у меня в ушах.
Гектор переводит взгляд на собственный клинок, словно тот предал его.
Ахеец кидается вперед. Женщины проворно расступаются. Мужеубийца протягивает правую длань, почти касаясь вражеского меча.
– Благородный Гектор, бывший противник, нынешний кровный брат, – негромко произносит Пелид, – пойдешь ли ты со мною на последнюю битву, дабы отмстить наши потери?
Медный клинок звучно валится на каменный пол, и серебряный эфес обагряет невинная кровь младенца. Не говоря ни слова, троянец шагает, будто бы в атаку, и сдавливает предплечье Ахилла с такой мощью, что моя рука сразу отсохла бы. Герой словно боится упасть, если отпустит нового товарища.
Признаться, в течение всей этой сцены я тайком не свожу глаз с Андромахи, даром что иные лица намного сильнее выражают горе и потрясение. Супруга Гектора тихо рыдает.
«И ты сотворила это? – думаю я. – Причинила такое собственному ребенку, лишь бы повернуть войну по-своему?»
Внезапное отвращение побуждает меня отодвинуться прочь, но в тот же миг я четко осознаю: это был единственный выход. Единственный. Тут мой взгляд нечаянно падает на растерзанные останки Астианакса, Владыки Города, и я отступаю еще дальше. Никогда, ни за тысячу, ни за десять тысяч лет, мне не понять этих людей.
И вот на пустой половине комнаты из ничего возникают
– Что здесь происходит? – надменно вопрошает Паллада, гордо выпрямившись во все свои восемь футов и презрительно глядя на смертных.
– Вот он! – кричит хозяйка и тычет в меня пальцем.
Аполлон поднимает серебряный лук.
46
Экваториальное Кольцо
В логове Калибана было темно, тепло и сыро. Грот укрывался глубоко в астероиде, в центре заброшенной канализации, и гнилостные процессы разогрели его до состояния настоящих тропиков. На склизких камнях среди влаголюбивых растений сновали прыткие тритоны. Пробив тонкую корку льда, чудовище проплыло по подземной трубе, вынырнуло в длинной тесной пещере, повесило сетку с пленниками на крюк, затем разодрало ее когтями и рассадило оглушенных, беспомощных людей по трем десятифутовым скалам над клокочущим прудом. После чего устроилось на замшелой трубе, поросшей папоротниками, и уставилось на добычу, положив подбородок на сцепленные пальцы. Да, еще оно молниеносно сорвало с людей дыхательные маски. Никто и пальцем не успел пошевелить. В логове имелась некая гравитация и даже атмосфера – правда, наполненная ужасным трупным смрадом. Калибан втягивал ноздрями эту вонь, словно амброзию. Еще бы, ведь львиную долю зловония источал он сам. Тварь глумливо ухмылялась, обнажая кривые желтые зубы.
Даэман обмочился, когда чудовище схватило его вместе с друзьями. Термокожа немедленно впитала жидкость и просохла, не оставив следов. И все же, несмотря на ужас, щеки пухлого мужчины заливала краска при этом постыдном воспоминании. Теперь, глядя на мерзкое создание, молодой путешественник понял: те, земные калибано, когда-то вызывавшие у него такое отвращение, были только жалкими тенями Калибана, Единственного и Неповторимого. На первый взгляд тварь казалась неуклюжей и неповоротливой, однако пленники не могли забыть, как проворно двигались ее перепончатые лапы в разреженном воздухе и как мощно зубы сжимали сеть, в которой бились три взрослых человека.
– Что тебе от нас нужно? – требовательно вопросила Сейви, сидя на мокрой каменной колонне посреди черной пучины.
Старуха снова завладела оружием, заметил вдруг Даэман. Почему же она не целится? «Стреляй! – мысленно закричал он. – Прикончи эту гадость!»
Калибан вытянулся ближе, так что его пропахшее гнилой рыбой дыхание тяжелой волной окатило пленников, и прошипел:
– Крадется вниз, пока щекотно шкуре. Падет цветок, пчелой обременен, склонится плод – сорвать, куснуть, изгрызть.
– Он помешан, – шепнул Харман по радиолинии.
Тварь оскалилась.
– И всласть беседует с собой, и все о Том, кому судьба рядила Богом стать. О ком еще, коль тема сердце дразнит? Ха, знал бы он! Но злиться – самый час.
– Кто это Он? – поинтересовалась еврейка более чем спокойным тоном для человека, попавшего в лапы вонючего монстра. – Ты, случаем, не о себе говоришь в третьем лице, Калибан?
– Он есть Он, – прошелестел голос чудища. – Есть только один Он. Сетебос!
При звуке грозного имени тварь распласталась ниц, растопырила ноги и прикрыла голову руками, будто бы страшась удара свыше. Нечто мелкое и чешуйчатое метнулось внизу по камням и с плеском упало в мутную жижу. Вокруг поднимались клубы желтого пара.
– Кто такой Сетебос? – вымолвил Харман, пытаясь держаться столь же невозмутимо, как его спутница. – Это твой господин? Отведешь нас к нему? Позволь нам только поговорить. Может, он отпустит невинных людей?
Калибан запрокинул голову, принялся царапать мшистую трубу всеми когтями и прокричал куда-то ввысь, под своды грота:
– Сетебос, Сетебос и Сетебос! Помыслил пребывать средь холода луны.
– Луна? – повторила Сейви. – Твой хозяин живет на луне?
