Илион

Одиссея.

Аде по-прежнему не верилось, что вот этот даже-чересчур-настоящий мужчина, чья кожа покрыта морщинками, шрамами и бронзовым загаром, слишком не похожий на ее знакомых, пользовавшихся услугами лазарета, и есть герой туринской истории. Да ведь это просто сказки Потерянной Эпохи, разве нет? Все интеллигентные люди ее круга полагали именно так.

– Помнишь ту битву у черных судов? – продолжала наступление Ханна.

Сын Лаэрта опять фыркнул:

– Ага, и еще грандиозную попойку накануне. Целых тридцать кораблей приплыли от острова Лемнос, доверху груженные вином. Да мы могли бы утопить в нем все троянские рати – если бы не знали более достойного применения драгоценной влаге. Тысяча мер, подумать только! Роскошный дар Язонида Эвнея нашим державным Атридам – Агамемнону с Менелаем… – Мужчина подмигнул девушкам. – Не-е, вот путешествие Язона – это я понимаю, дух захватывает.

Все, кроме Сейви, бессмысленно заморгали, уставившись на коренастого грека в подпоясанной тунике.

– Ну как же, Язон и его аргонавты. – Одиссей обвел товарищей недоверчивым взглядом. – Про них-то вы слышали?

Старуха решила нарушить неловкое молчание:

– Ничего они не слышали, сын Лаэрта. Наши так называемые люди старого образца начисто утратили прошлое. Историю, мифологию… Осталась одна лишь туринская драма. Они такие же безграмотные, как и ваше племя.

Бородач насупил брови:

– А мы не нуждались в царапинах на коре, пергаменте или грязной глине. Наши деяния и без того прогремели в веках. И прежде нас люди выдумывали письменность – только потом забросили. За ненадобностью.

– Ну да, – сухо проронила Сейви. – «У того, кто не знает букв, стоит не хуже». По-моему, это из Горация.

Одиссей полыхнул очами.

– Расскажешь нам про Язона и его… как их там? – начала Ханна и покраснела до ушей, чем окончательно убедила подругу в невероятной утренней догадке.

– Во-первых, ар-го-нав-тов, – изрек сын Лаэрта, подчеркивая каждый слог, будто бы общался с несмышленым ребенком. – А во-вторых, нет, не расскажу.

Ада поймала себя на том, что неотрывно глазеет на мужчину, с которым провела безумно долгую ночь. Девушку страстно потянуло уединиться с Харманом, поговорить об их общей тайне или хотя бы сомкнуть глаза и задремать на этой влажной, жаркой опушке среди танцующих солнечных бликов. Предаться грезам, полным горячей ласки…

«Или еще лучше, – размышляла она, разглядывая Хармана из-под ресниц, – скрыться вдвоем в густой чаще и уже не мечтать о любви, а…»

Однако недавний именинник упорно не замечал ее нежных взоров, словно без жалости отключил телепатический приемник, настроенный на волну Ады. Судя по его виду, мужчина ловил каждое слово героя-самозванца.

– Тогда поведай нам о своей туринской войне, – учтиво попросил он Одиссея.

– Троянской, чтоб вам, – нехотя отозвался тот. Но, сделав еще пару глотков из бурдюка, смягчился: – Ладно, поделюсь одной историей, которую не знают даже ваши бесценные пеленки.

– Да, пожалуйста, – поддержала его Ханна, придвигаясь ближе.

– Упаси боже от рассказчиков, – проворчала старуха, поднимаясь. Затем Сейви запрятала пакет с остатками обеда в багажный отсек соньера и побрела в лес.

Даэман тревожно посмотрел ей вслед.

– Интересно, здесь и вправду встречаются твари опаснее динозавров? – промолвил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

– Сейви не даст себя в обиду, – ответил Харман. – У нее и оружие имеется.

– Да, но если ее все-таки съедят, – собиратель бабочек продолжал коситься на темные заросли, – как мы отсюда улетим?

– Тише ты, – зашипела Ханна и коснулась руки Одиссея тонкими загорелыми пальцами. – Мы с удовольствием послушаем историю, которой нет в туринской драме. Прошу тебя.

Ада и Харман согласно закивали, и нахмурившийся было сын Лаэрта наконец сдался. Смахнув крошки с бороды, он неторопливо начал:

– Этих событий не показывали на ваших тряпочках. Да и не покажут. События, о которых пойдет речь, свершились уже после смерти Гектора и Париса, но раньше деревянного коня.

– А что, Гектор умрет? – вмешался Даэман.

– Как, Парис погибнет? – спросила Ханна.

– Какого коня? – воскликнула Ада.

Сын Лаэрта закрыл глаза, провел рукой по седым кудрям и поинтересовался:

– Можно не перебивать?

Все, кроме удалившейся старухи, послушно кивнули.

– Итак, события, о которых пойдет речь, свершились уже после смерти Гектора и Париса, однако раньше деревянного коня. Как известно, в те дни главным сокровищем Илиона, помимо прочих несметных богатств, являлся божественный железный камень, упавший с небес в день основания города. То, что вы непременно нарекли бы «метеоритом», на самом деле был образ, высеченный самим Зевсом и посланный на землю в знак благоволения к зарождавшейся священной Трое. Видом напоминал он Палладу… Сразу оговорюсь, не Афину-Палладу, как мы зовем нашу богиню, а ее подругу юности. Эта самая вторая Паллада (само слово, в зависимости от ударения, может иметь в нашем языке либо женский, либо мужской род, но тут оно ближе всего латинскому virago, что значит могучая дева) нашла погибель в показательной битве с любимицей Зевса. И как раз Ил, отец Лаомедона, который, в свою очередь, стал прародителем Приама, Тифона, Лампа, Клития и Гикетаона, именно он однажды утром обнаружил камень-звезду перед шатром и сразу понял знак свыше.

Палладий, издревле являвшийся источником процветания и мощи города, был трех локтей в высоту. В правой руке статуя держала копье, а в левой – веретено и прялку, поэтому многие связывали ее с богиней фортуны и смерти. Ил и прочие предки будущих защитников Трои велели изготовить множество поддельных палладиев разной величины, а хранить их столь же надежно, что и настоящего, ибо все знали, в чем секрет непобедимости Трои. Сами боги явили мне сию тайну во сне, в последние недели осады. Пробудившись, я поделился с Диомедом своей задумкой – наведаться в Трою и вычислить настоящий палладий, чтобы потом, вернувшись, выкрасть небесное сокровище и раз навсегда решить судьбу Трои.

Первым делом я облачился в рубище и приказал слуге обезобразить мое лицо ударами бича. Видите ли, эти илионцы прославились своей мягкотелостью к отребью, дисциплины в домах никакой, распускают прислугу почем зря. В общем, ни в одной почтенной семье не увидишь раба с битой рожей или в лохмотьях. Вот я и надумал: никто и не взглянет на вонючего, замызганного, и главное – окровавленного прохожего, а кто взглянет – отвернется и гадливо плюнет. Согласитесь, хорош лазутчик, комар носа не подточит!

Я ведь почему сам вызвался? Ну, во-первых, не найдешь ахейца хитроумнее, и потом, я-то уже проникал за городские стены еще прежде, чем наши грозные суда встали у берегов седого моря. Дело в том, что перед войной мы пытались вести переговоры: дескать, отдавайте Елену, и разойдемся мирно, полюбовно. Ничего, конечно, не вышло, да наши горячие парни-аргивяне только того и ждали – уж больно руки чесались подраться и добычи награбить. Зато мои острые глаза все высмотрели, наизусть запомнили, где там и что.

Была, правда, одна загвоздка: неведомые боги – а скорее всего Афина, благоволившая к нам сильнее прочих, – хоть и открыли мне, что искать бесчисленных палладиев следует где-то во дворце Приама, однако точного места не выдали. И вдобавок умолчали, как отличить среди них подлинник.

Дождался я глубокой ночи, когда дозорные огни почти не горят на крепостном валу, а сонная стража клюет носом, закинул веревку с крюком на высокую стену, забрался… Караульного, как водится, прикончил,