Илион

Верховный отец Олимпийцев буквально влетает в разгромленную палату, дико озирается и, заметив на мокром полу бледное тело дочери, на котором извивается клубок червей, молниеносно разворачивается ко мне. О нет. Шлем Смерти подвел, как пить дать. Уверен, что Зевс видит сквозь любые магические изобретения Аида – видит меня. Его серый взгляд, леденящий в жилах кровь, задумчиво задерживается на несколько секунд – а затем решительно отворачивается. И Томас Хокенберри, профессор Индианского университета, пару часов как выбравшийся из теплой постели Елены, остается в живых.

Предплечье и нога покрыты жуткими синяками, но главное – кости целы. Затянув потуже спасительный капюшон, осторожно пробираюсь через толпу богов к выходу. Есть лишь одно место, не считая спальни в покоях Париса, куда мне сейчас хочется. И я квитируюсь к подножию Олимпа, в казармы схолиастов.

Привычно шагаю в свою спальню и прямо в действующем Шлеме валюсь на голую кровать. Боже, какой долгий день остался позади. Не говоря уже о ночи. И разумеется, утре. Человек-невидимка забывается мертвецким сном.

Пробуждаюсь от страшных воплей и ударов грома на нижнем этаже. Пулей выскакиваю в коридор. Схолиаст по имени Бликс проносится мимо, едва не сшибает меня, прозрачного, с ног, на ходу объясняя коллеге Кэмпбеллу:

– Это хозяйка! Явилась сюда и всех убивает!

Казармы охвачены огнем. Стоит мне укрыться под лестницей, как рядом пролетает Муза – та самая, наша, Мелета – и мечет в немногих уцелевших зигзаги чистой энергии. Да-да, окаянные молнии, вошедшие в поговорку, но оттого не менее губительные для беззащитной человечьей плоти. Бликсу не спастись. Я ничем не могу помочь ни ему, ни остальным…

Найтенгельзер. Флегматичный схолиаст был мне все эти годы единственным другом. Тяжело задыхаясь, бегу в его комнату. Мрамор исцарапан и покрыт сетью трещин. Деревянные перекрытия обуглились, стекло в окне оплавлено, однако обгоревшего тела нигде нет. Ни в холле, ни в коридорах я не заметил среди гор опаленных трупов никого, кто бы напоминал дородного Найтенгельзера. С третьего этажа доносятся последние вскрики – и все смолкает, кроме бушующего пламени. Через окно мне видно, как голографические кони галопом уносят Музу вдаль. Благодарение судьбе, ибо я так сильно кашляю от едкого дыма, что хозяйка непременно услыхала бы. Сгибаясь пополам, утирая слезы, с трудом преодолеваю безумный ужас: нужно четко вообразить ту самую улочку, где мы с коллегой подкрепились утром. Хватаю квит-медальон, поворачиваю диск и переношусь в Илион.

Схолиаста в забегаловке нет. Нет его и на поле битвы, по крайней мере на излюбленном уступе, откуда открывается отменный вид на троянские рати. Гектор и Парис во главе троянцев успешно преследуют отступающих аргивян. Где же ты, друг? Поразмыслив, квитируюсь в тенистое местечко за греческим тылом – пару раз мы сталкивались там, подле глубоких рвов и частокола.

Так и есть: я обнаруживаю коллегу в обличье Долопа, сына Клития, – через несколько дней, если верить Гомеру, парня ждет гибель от меча Гектора. Даже не думая менять собственную нелепую наружность, срываю Шлем Аида и предстаю перед товарищем.

– Хокенберри! Ты что…

Бедняга шокирован моей профессиональной небрежностью, а также потрясенным видом окружающих ахейцев. Привлечь к себе внимание – последнее, чего может желать схолиаст… ну разве что быть испепеленным до черных головешек. Неизвестно, какая муха укусила нашу мстительную хозяйку, но внутренний голос подсказывает, что моя выходка в лечебнице неким образом причастна к этой Варфоломеевской ночи.

– Уходим отсюда! – ору я сквозь грохот металла, ржание лошадей и оглушительный шум колесниц.

Вокруг клубится пыль, однако мы видим, как греческие ряды подаются под вражеским напором.

– О чем ты? Нынче такой важный день! Парис и Гектор…

– Начхать на твоего Париса! – выкрикиваю на чистом английском.

На том утесе, откуда мы обычно наблюдали за перипетиями сражений, появляется хозяйка. Она мчит в колеснице, предоставив управление такой же музе, и обшаривает поле брани зорким взглядом усовершенствованной хищницы. Видоизменение – не то чудо, которое спасет кратковечных схолиастов от гнева богини.

Словно в подтверждение этой мысли, Мелета резким взмахом ладони выпускает на землю ярчайший силовой луч. Троянский пехотинец Дий, согласно поэме преспокойно доживший до песни двадцать четвертой, чтобы получить жестокий разнос от царственного Приама, умирает сегодня – исчезает в жарком всполохе и мощном вихре дыма. Троянцы в панике разбегаются; им непонятен столь черный знак небесного гнева в день, предназначенный Зевсом для великой победы. Только Гектор и Парис бьются где-то в четверти мили далее страшного места и даже не оборачиваются на грозный рев Музы.

– Это был не Дий, – побелевшими губами шепчет Найтенгельзер, – это был Хьюстон.

– Знаю.

Перестраиваю фокус линз на нормальную длину. Самый молодой из схолиастов оказался в наших казармах позже всех; мы почти не общались. Откуда он взялся на поле? Ах да, верно: заменял пропавшего Хокенберри.

Летучая колесница выписывает крутой вираж и устремляется прямо к нам. Еще неясно, видит ли мерзавка своих служителей в гуще сражающихся или нет, но в любом случае искать ей осталось недолго.

Что же мне делать? Нацепить Шлем Аида и бежать, словно последний трус? Бросить товарища, как бросил Бликса и прочих? Капюшон не натянется на две головы. Бежать! К черным ахейским кораблям. Ага, это же в двадцати ярдах отсюда!

Повозка снижается и окутывается маскирующим облаком. Теперь только мы двое различаем ее.

– В чем дело, черт побери? – восклицает Найтенгельзер и роняет от изумления пишущий жезл.

В полном отчаянии я заключаю друга в объятия, обвиваю ногами, будто какой-нибудь костлявый пехотинец, внезапно воспылавший страстью к медведю, прижимаю к себе его шею и поворачиваю диск квант-телепортации.

Лишь бы сработало! Хотя, по идее, не должно. Медальон явно рассчитан только на одну персону. С другой стороны, если одежда, оружие и другие вещички пересекают пространство Планка вместе со мной, то вполне возможно, квантовое поле способно перемещать все предметы, с которыми я тесно соприкасаюсь в нужный момент?

В конце концов, чего ломать голову? Попытка не пытка.

Провалившись в темноту, мы кубарем летим по склону и раскатываемся в разных направлениях. Вскакиваю на ноги, бешено озираюсь. У меня даже не было времени точно вообразить место назначения. Просто пожелал перенестись куда подальше, вот и перенесся… не разберешь куда.

Где мы?

В серебристом сиянии луны Найтенгельзер пугливо косится на меня, словно в любую минуту ожидает второго нападения. Ну и наплевать. Поднимаю глаза к небесам: звезды, месяц, Млечный Путь. Опускаю вниз: высокие деревья, покрытый травой склон холма, невдалеке бежит речка.

Мы на Земле – по крайней мере на древней Земле времен Илиона. Однако точно не на Пелопоннесе и не в Малой Азии.

– Что это за место? – Найтенгельзер поднимается, раздраженно отряхивая одежду. – Что происходит? Почему темно, как ночью?

И тут я понимаю. Мы на обратной стороне античного мира.

– По-моему, это Индиана.

– Ка-ак? – Товарищ в панике отступает назад.

– Индиана, тысяча двухсотый год до Рождества Христова, – говорю я. – Плюс-минус одно столетие.

Вот незадача: после неудачного падения предплечье и рука заныли еще сильнее.

– Ладно, как мы сюда попали? – Он никогда не умел сердиться. Беззлобно ворчать по любому поводу – сколько угодно. Но чтобы наш большой медведь вышел из себя?.. И вот вам, пожалуйста, Найтенгельзер в бешенстве.

– Это я нас квитировал.

– Что ты несешь? Да здесь и за мили не найдешь ни единого квит-портала.