Ничего, когда-нибудь он успокоится. Присаживаюсь на камень, потирая больную руку. Я помню: в Индиане с возвышенностями негусто. И лишь в Блумингтоне, где жили мы с Сюзанной, встречались такие холмистые, лесистые, скалистые области. Может ли быть, чтобы я с перепугу одолел не только пространство, но и время вездесущего Планка, угодив прямо… домой? В Индиану конца двадцатого века? Да нет. Небеса здесь какие-то слишком черные, девственно-черные, а воздух так первобытно чист, что я сразу отбрасываю напрасные мечты.
Кстати, кто заселял эти земли в тысяча двухсотом году до нашей эры? Индейцы. Снова Ирония? Скрыться от разъяренной Музы – и отдать свой скальп дикарям? «Большинство племен не имело обычая скальпировать жертв до тех пор, пока не пришли белые люди, – назидательно бубнит внутри педант- ученый. – Прежде они, кажется, отрезали уши…»
Ну, это другое дело. Не могу передать, насколько я утешен. Как говорится, от убийцы всегда жди красивых слов, а от профессора – чего-нибудь мрачного, когда и без него тошно.
– Эй, Хокенберри? – подает голос коллега. Он тоже уселся на камне размером со стул (подальше от меня) и массирует собственные ушибы.
– Дай-ка подумать, – откликаюсь я, подражая, как могу, Джеку Бенни. [19]
– Хорошо. Когда закончишь, может, соизволишь объяснить, за какую провинность Муза только что умертвила юного Хьюстона?
Отрезвляющие слова, но я все равно не готов к ответу.
– Видишь ли, боги способны на всякое, – произношу наконец. – Козни. Интриги. Заговоры.
– Ты еще
– Сдаюсь! – Я вскидываю вверх обе руки. – Афродита пыталась нанять меня, чтобы убить Афину.
Глаза товарища изумленно распахиваются. Еще чуть-чуть – и его челюсть отвисла бы до колен.
– Знаю, о чем ты думаешь, Найтенгельзер. Почему именно меня? За что такой вот, как я, мог получить от богов личный квит-медальон и вдобавок Шлем Аида? Согласен: все это полная чушь.
– Вообще-то меня занимало другое, – словно во сне, отзывается коллега. Усеянное звездами небо прорезает яркий метеорит. Где-то в лесу за холмом странно, не по-птичьему, вопит сова. – Я тут как раз подумал, как же тебя зовут?
Теперь моя очередь захлопать глазами.
– С чего это вдруг?
– Боги заставляли нас обращаться друг к другу по фамилиям. Да мы и сами не желали привязываться к людям, которые то и дело… исчезают, уступая место новичкам, – глухо говорит профессор. Даже в этой непроглядной тьме он кажется прежним медведем-великаном. – Так вот теперь я желаю знать твое имя.
– Томас, – отвечаю я, помолчав. – А твое?
– Кейт, – представляется мужчина, знакомый со мною почти год. Затем поднимается и смотрит на черный лес. – И что дальше, Том?
В чаще надрываются криками лягушки, насекомые и прочая ночная живность. Или перекликаются индейцы, подбираясь к подозрительным чужакам?
– Э-э-э… – запинаюсь я, – ты умеешь, то есть ты когда-нибудь раньше… путешествовал… в смысле…
– Хочешь спросить, не подохну ли я тут в одиночку? – перебивает Найтенгельзер… Кейт.
– Д-да.
– Понятия не имею. Может, и так. Хотя, чтоб мне провалиться, надежда все-таки есть. Здесь тебе не долины Илиона, где музы выходят на тропу войны…
Вот и проболтался: индейцы тревожат его не меньше, чем меня.
– Полагаю, одному из нас пора возвращаться и завершить, что бы он там ни задумал, – изрекает схолиаст. – С этим снаряжением и техно-забавами богов несложно развести костер, когда надо, полетать на левитационной упряжи, преобразиться в Чингачгука, если придется. Посвятишь позже в подробности? Если настанет это «позже»…
Я киваю. И поднимаюсь. Неправильно, даже дико бросать друга в подобном месте одного. Однако другого выбора нет.
– Ты отыщешь обратную дорогу? – спохватывается Кейт. – Назад, сюда? Чтобы забрать меня?
– Ну, наверное.
– Что-о?
Как я полагаю, эра обращения по именам благополучно закончена.
И вот я на Олимпе – в последнем из мест вселенной, где хотел бы оказаться. Обитатели прославленной горной вершины созваны в Великий Зал Собраний. Лишний раз проверяю, в порядке ли Шлем Смерти, не тянется ли за мной тень, и проскальзываю в громадное, выстроенное в стиле Парфенона здание.
За все девять лет я не видел столько богов сразу. Чертоги пересекает длинная голографическая имитация глубокого рва с водой. По ту сторону от меня вздымается одинокий золотой трон Зевса. Громовержец нынче огромен, как никогда. Я уже упоминал, что бессмертные предпочитают иметь рост восемь-девять футов, пока не притворяются людьми, и обычно Кронид возвышается в их толпе фута на три-четыре – этакий божественный папаша посреди космических деток. Но сегодня Повелитель Молний вымахал аж до двадцати пяти футов, если не выше: одно его мускулистое предплечье больше всего моего тела. Мимолетом задаюсь вопросом, как разъяснил бы подобный феномен тот схолиаст, что любил беседы о материи и энергии… А, плевать. Вжаться в стену и не двигаться, не дышать, не кашлять, дабы ни один из этой сверхъестественной стаи супергероев не учуял незваного гостя –
Раньше я верил, будто знаю каждого бога и богиню в лицо. Однако здесь дюжинами толпятся незнакомцы. Те, что принимают активное участие в троянской войне, держатся особняком, словно приглашенные телезвезды на вечеринке не слишком популярных политиков. Но должен заметить, даже самый незначительный представитель или представительница этой кучки смотрится выше, стройнее, прелестнее, да попросту совершеннее любой прославленной кинознаменитости из моего прошлого. Афина- Паллада подошла к краю рва, а значит, и к Зевсу, ближе всех. Рядом с ней – Арес, покровитель войны (видимо, уже подлечился – благо его собственный резервуар я не успел зацепить), младшие братья Громовержца – Посейдон (владыка морей и редкий гость на Олимпе) и Аид, повелитель мертвых, а также Гермес, не уступающий в великолепии собственным статуям, которые мне приходилось видеть. (Проводник мертвых и убийца многоглазого великана Аргуса доводится Крониду родным сыном.) Брат Гермеса Дионис беседует с Герой; вопреки принятым представлениям, в руках у него нет ни кубка, ни тяжелой виноградной грозди. Да и вообще, для бога исступленного разгула он какой-то бледный, хиловатый и угрюмый – вылитый член клуба анонимных алкоголиков, причем принятый недели три назад. За его спиной хмурит седые косматые брови Нерей – ветхий, как само время, истинный властелин океанов, Старик из Моря. Между пальцами на руках и ногах у него прозрачные перепонки, а под мышками виднеются жабры.
Парки и фурии в изобилии снуют среди Олимпийцев; в каком-то смысле они тоже боги, иногда получающие временную власть над иными бессмертными. Наружность у них не столь человекообразная, как у прочих. Следует признаться, мне ничего не известно об этих существах, кроме того, что живут они неподалеку отсюда, на одном из трех вулканов к юго-востоку от Олимпа, подле резиденции моей хозяйки.
К слову: Мелета заодно с сестрицами Мнемой и Аоиде тоже явилась. Более «современные» музы – настоящая Каллиопа, Полигимния, Урания, Эрато, Клио, Евтерпа, Мельпомена, Терпсихора и Талия – оживленно болтают между собой. А прямо за ними начинаются богини высшего разряда. Афродиты, правда, нет – это я разглядел прежде всего, – хотя ее мать Диона прийти не замедлила. Вон она, разговаривает с Герой и Гермесом, озабоченно супя брови. Рядом Деметра, покровительница земледелия, с дочкой Персефоной, супругой Аида, и Пазифея, одна из харит. Далее всех, согласно своему низкому положению, с каверзным видом перешептываются соблазнительные нереиды, обнаженные по пояс.
Метабогиня по имени Ночь стоит отдельно, сама по себе. Прочие боги почтительно сторонятся этой
