насмешка пропадает даром.
Многоумный Лаэртид скрывается в клубах пыли, даже не замедлив хода.
В этот миг Диомед (а я всегда подозревал, что этот парень сильнее боли, сильнее смерти, сильнее самого страха боится получить прозвище труса) разворачивает повозку, устремляется к беспомощному старцу и подхватывает его, словно груду мятой одежды. Приняв у героя вожжи, Нестор направляет колесницу уже не
Я где-то читал, что во многих битвах бывают такие мгновения, когда все висит на тонком волоске. Пока Гектор пытается унять норовистых скакунов, греки, почуяв перемену в настроении фортуны, с громкими воплями кидаются на замерших в нерешительности троянцев и уверенно сминают первые ряды. На какое-то время им удается перехватить инициативу, однако Зевс не дремлет. Сверхмощная молния с грохотом вонзается в землю, из образовавшейся трещины вырывается столб огня и серного дыма, несколько ахейских колесниц взрывается, расшвыривая вокруг обожженные куски конской и человеческой плоти, паленые кожаные лоскуты и плевки расплавленной бронзы. Теперь даже твердолобый Диомед соображает, что его поведение не совсем угодно владыке Олимпа.
Нестор в панике пытается остановить лошадей, но те закусывают удила и выходят из подчинения. Злополучная повозка на всем ходу продолжает трястись по камням – теперь уже в полном одиночестве, так как прочие греки снова бежали поджав хвосты – и летит навстречу тысячам разгневанных троянцев.
– Скорее, Диомед, бери поводья и разворачивай этих буйных скакунов! – надрывается пилосец. – Сражаться дальше – верная смерть!
Тидид перехватывает вожжи, даже и не собираясь отступать.
– Пойми, старец, – хрипит он, – если скроюсь, Гектор меня засмеет! Начнет бахвалиться перед своими: я, мол, обратил вспять самого Диомеда!
Услышав такое, Нестор обеими руками сдавливает мускулистую шею героя:
– Тебе что, шесть лет от роду, молокосос? А ну гони обратно к кораблям, или Приамид подпояшется нашими кишками к ленчу!
Ну или что-то в этом роде. Не могу ручаться за подлинность последних слов: мой остронаправленный микрофон немного барахлит, а сам я нахожусь в сотне ярдов от колесницы – удираю вместе с ахейскими пехотинцами, то и дело оборачиваясь на героев через плечо, в то время как пернатые стрелы Париса осыпают нас гибельным градом.
Тидид борется с собой секунды две или три, потом все же усмиряет скакунов и направляет их к берегу, под защиту черных кораблей.
– Ха-ха! – восклицает Гектор, перекрывая гул побоища. Он уже нашел себе нового возницу – миловидного Архептолема, Ифитова сына, и, обретя второе дыхание, нагоняет неприятеля с видом человека, упивающегося работой. – Спасайся, Диомед, уноси ноги, пока цел! Трусливый пес, презренная дева, воробьиное дерьмо!
Оскорбленный герой в гневе бросает взгляд назад, однако Нестор больше не выпускает вожжей, да и кони, смекнув, где безопаснее, скачут диким галопом. Колесница неудержимо катится прочь, и сыну Тидея остается единственная возможность ответить на вызов Гектора – спрыгнуть на землю и противостать вражеской армии в одиночку. Подумав, он отказывается от этой затеи.
«Если хочешь изменить наши судьбы, найди чувствительную точку», – сказала Елена.
В то утро она снова и снова выпытывала у меня содержание «Илиады» (хотя и по-прежнему называла это моим даром предвидения), заставляя искать пресловутый поворотный момент. Так сказать, ось в колесе фортуны. Я, как умел, юлил и выкручивался. Потом мы занялись любовью в третий раз и вовсе отвлеклись от темы. Но в эти долгие, безумные часы ее вопрос не выходил у меня из головы.
«Если хочешь изменить наши судьбы, найди слабое место».
Готов поспорить на собственную ученую степень, я знаю, где это. Близится поворотная точка десятилетней войны – посольство к Ахиллесу.
До сих пор события худо-бедно разворачивались по сценарию Гомера, и даже Афродиту с Аресом вовремя удалили по состоянию здоровья на скамью запасных. Зевс, преступив собственный закон, активно вмешивается в побоище, подыгрывает троянцам. Мне совершенно не хочется квитироваться на Олимп, хотя уверен, что и там все происходит, как в поэме: царица Гера, испугавшись за своих побитых аргивян, умоляет Посейдона прийти им на выручку, а божество, «колеблющее землю», в ужасе перед яростью владыки отказывается ее слушать… Позже, когда греков разобьют в пух и прах, Афина не вытерпит и, «скинувши тонкий, пышноузорный покров, облачится в броню громоносного Зевса» (ладно, согласен: ради этого зрелища, пожалуй, стоило бы квитироваться на Олимп), и только посланница Молниелюбца златокрылая Ирида удержит ее от побоища, передав лаконичное обращение Кронида светлоокой дочери: мол, «попробуйте, приблизьтесь вместе с Герой к полю битвы на выстрел, и я переломаю ноги лихим скакунам, скину во прах вас, богинь, сокрушу колесницу и так искалечу громом обеих, что и в десять круговратных лет синим червям не заштопать глубокие язвы!».
Афина предпочтет остаться. А греки спустя пару часов после удачного контрнаступления понесут еще большие потери и будут отброшены за собственные укрепления. Даже за рвом, прорытым годы назад, и острым частоколом ахейцев обуяет страх, и они проголосуют за скорейшее отплытие домой.
Чтобы утихомирить народ, Агамемнон устроит для командного состава грандиозную попойку. (Самое время, если учесть, что троянцы готовятся нанести последний удар, то бишь покончить с осадой, спалив крутобокие суда противника.) На этой пирушке Нестор и провозгласит, что последнее упование данайцев – смягчить сердце быстроногого Ахиллеса.
Агамемнон согласится выплатить обиженному несметный, более чем царский выкуп: семь новых треножников, десять талантов золота, двадцать блестящих котлов, дюжину победоносных коней, «стяжавших награды на гонках», семь красавиц с острова Лесбос, «знающих дело свое безупречно», и не помню, что еще, – кажется, уютное гнездышко на ветвях своего родословного древа. Но главная часть добычи – безусловно, сама Брисеида, из-за которой и разгорелся весь сыр-бор. Словно желая перевязать щедрый дар еще и розовой ленточкой, Атрид побожится, будто бы даже не всходил с девушкою на ложе. В конце концов царь поклянется бросить к ногам Пелида семь греческих городов: Кардамилу, Энопу, Гиру, Анфею, Феру, Эпею и Педас. Само собой разумеется, процветающие цитадели принадлежат не Агамемнону, а его ближайшим соседям – по-моему, на это державный хитрец и рассчитывает.
Единственное, чего «повелитель мужей» не предложит никогда, – это слов извинения. Сын Атрея все еще слишком горд, чтобы склонить перед кем-либо царственную выю.
– Должен он мне уступить! – заорет Агамемнон, брызжа слюной на Нестора, Одиссея, Диомеда и прочих героев. – Я и властью, и годов старшинством перед ним справедливо горжусь! И вообще заявляю, что стою много выше его!
Лаэртид с товарищами сразу же воспрянут духом. Царская спесь их мало тронет: это ничего, можно ведь передать Ахиллесу лестные дары и весточку о Брисеиде, «позабыв» упомянуть ту часть, где Атрид загибает про власть, старшинство и высокую стоимость. Хотя бы лучик надежды в бездне отчаяния.
И вот тут начинаются сложности. Это я насчет «слабого звена» в цепи событий.
Видите ли, как схолиаст с многолетним стажем, я не сомневаюсь, что посольство к Ахиллесу и есть тот самый стержень «Илиады». Ведь именно ответ Пелида определит дальнейший ход трагедии: убийство Патрокла, неминуемую гибель самого прославленного ахейца, наконец, падение Трои.
Здесь-то и закавыка. Вещий слепец (а он очень точен при выборе слов; возможно, это самый дотошный рассказчик в истории) уверяет нас, будто бы Нестор назовет пять имен, предложив отправить Феникса, Большого Аякса, Одиссея, Одия и Эврибата. С последней парой все ясно: они просто глашатаи, которые нужны лишь для протокола и не примут в уговорах ни малейшего участия.
Исследователей веками смущало другое: при чем тут Феникс? Седой мирмидонец был Ахиллесу наставником и вассалом Пелея, но никак не военачальником, достойным приглашения на совет и тем более способным убеждать собственного хозяина. И потом: когда послы бредут «по песку неумолчно шумящего моря» в ставку Эакида (еще одно из имен Ахилла – внука Эака), Гомер почему-то говорит о них в двойственном числе, которое употреблялось в греческом языке только по отношению к
