бою. Смерть меня пощадила.
Мы окружаем большое поместье. Террористы лежат на полу и отражают наши атаки, бросая гранаты. Там, куда они попадают, загораются деревья. Зияют черными провалами окна, из которых вылетели все стекла.
Действия нашего взвода позволили одному из ударных подразделений попасть на крышу и найти люк. Бой оказался скоротечным. Едва успев распалиться, я вынужден опустить оружие. Террористы оставили на месте пятерых убитых и восьмерых раненых товарищей. Пресловутый мятежный полковник счел за лучшее покончить с собой до того, как мы ворвались в дом. Мы взяли богатую добычу: погреб забит ружьями, ящиками с патронами, пачками китайской валюты, которую бандиты не успели обменять на маньчжурские деньги. Мы вовремя вмешались. Новое восстание могло вспыхнуть со дня на день.
Я подсчитываю потери: четверо солдат и один офицер отдали свои жизни за императора Японии. У дверей соседнего дома кто-то шевелится. Задетый осколком гранаты солдат ползет по тротуару, испуская пронзительный вой. Я подбегаю и осматриваю его раны. Человеческое тело превратилось в груду изуродованного мяса, в котором застряли обрывки одежды. Из раны в животе вываливаются кишки. Внезапно он вцепляется мне в плечи:
— Ну же, давай, добей меня!
Я знаю, что для него все кончено. Я знаю, что все солдаты должны через это пройти. Но у меня нет сил вытащить пистолет из кобуры.
— Убей меня! Мерзавец, почему ты медлишь?
Мне недостает мужества. Я сжимаю в руке оружие и не могу справиться с дурнотой. Подбежавшие санитары грузят раненого на носилки, а он все кричит и кричит:
— Убейте меня! Умоляю вас! Убейте!
В казарме я не раздеваясь падаю на кровать. Рукава формы все еще влажны от крови незнакомого бойца, которому предстоит долгое умирание в госпитале. Не могу забыть его отчаяние. Я не сумел подарить ему милосердную смерть, я оказался трусом. Будда не колеблясь совершил бы убийство во имя милосердия. Сочувствие — удел сильных духом.
У меня в ушах звучат прощальные слова матери:
— Между смертью и трусостью не колеблясь выбирай смерть.
49
Я смотрю в окно и вижу сквозь листву деревьев луну.
Перед моим мысленным взором встает образ Цзина. Он благодарит меня за мой приход, но я не понимаю, о чем он думает на самом деле, — слишком уклончив его взгляд.
Цзин очень долго вел себя как высокомерный дикарь. Я ни разу не проявила своих чувств, боясь услышать в ответ грубость. Но теперь, когда Минь рассказал мне о чувствах своего друга, я перестала бояться высокомерно-презрительного взгляда в ответ на ласковое слово. Отныне Цзин для меня — открытая книга, и писаться она будет по моим правилам.
Почему Цзин сказал, что Минь меня недостоин? Как эти двое столкнулись? Что побудило Цзина признаться? Они поссорились? Подрались?
Минь говорит, что хочет на мне жениться. Но я боюсь, что в один прекрасный день он уподобится моему отцу или мужу Лунной Жемчужины. Мужская страсть угасает быстрее женской красоты.
Он попросил меня выбрать. Но как я могу не видеться с Цзином — он подпитывает мое влечение к Миню? Я не стану обманывать Миня. Он сделал меня женщиной. Я храню ему верность из благодарности, а не потому, что боюсь его ревности. Моя связь с Цзином гораздо утонченнее плотского влечения. Воздержание есть сладострастие души. Я знаю, что Цзин за нами наблюдает, переживая вместе со мной потрясающие открытия. Мой взгляд гасит его горечь. Когда я оборачиваюсь, на его бледное лицо возвращаются краски жизни. Цзин — мой ребенок, мой брат, с ним все ласки, любое прикосновение — запретны. Такая чистота порождает безграничную и беззаветную привязанность, в которой я отказываю Миню.
Без Цзина мои любовные игры с его соперником становятся попросту вульгарными. Без Миня Цзин перестает существовать. В сравнении с моим легкомысленным любовником его сухой, сдержанный характер кажется значительным и загадочным. Делая выбор в пользу одного, я отказываюсь от другого и теряю обоих.
В го оказавшийся в подобной ситуации игрок выбирает третье решение: атаковать противника там, где он меньше всего этого ждет. Завтра, когда Минь приедет за мной на площадь Тысячи Ветров, я притворюсь, что не вижу его. Закончив партию, тщательно пересчитаю камни. Поблагодарю противника и буду смотреть ему вслед, пока он не скроется из виду. Потом, уставившись усталым взглядом в доску, спрошу: «Минь, кто такая Тан?»
Он начнет клясться, что верен мне. Я изображу гнев. Буду топать ногами, вздыхать и охать. Я так хорошо помню истерики Лунной Жемчужины, что сумею сыграть безошибочно.
Он поведет меня к Цзину, чтобы успокоить. Я приму его поцелуи и ласки. Мы будем заниматься любовью. Наши обнаженные тела сплетутся под простыней, как две обвитые плющом сосны. Кровать станет паланкином, везущим нас в другой мир.
Оглушающий грохот вырывает меня из задумчивости. Я выглядываю в окно и вижу во дворе родителей, оба они в пижамах. Встревоженная кухарка выходит из комнаты со свечой в руке.
— Погасите! — приказывает отец сдавленным голосом.
— Надеюсь, это всего лишь учения, — говорит Матушка.
Батюшка вздыхает.
Снова слышатся взрывы, похожие на хлопки петард на празднике Весны. Наш город отвечает на весь этот шум упрямым молчанием — не слышно ни шороха шагов, ни шепота, ни плача.
А потом на землю опускается ночь. На небе появляются звезды. Родители возвращаются к себе, кухарка закрывает дверь.
Сверху на нас смотрит невозмутимая луна.
50
На рассвете мы бежим кросс на три километра вдоль внешней стены казармы, поднимая тучу пыли и оглашая воздух патриотическими песнями. Коллективный энтузиазм согревает сердце и прогоняет кошмары.
Сегодня ночью я снова бродил во сне по развалинам после землетрясения. Небо было черным от дыма. Привыкшие к стонам уши перестали отличать плач от жужжания насекомых. Я чувствовал такую усталость и опустошение, что хотел бы остановиться. Но на земле повсюду была кровь. Спотыкаясь на каждом шагу, я богохульствовал, выкрикивая проклятья, которые все еще звенели в воздухе, когда я проснулся.
В душевой мои товарищи часами стоят перед зеркалом, подбривая усики, чтобы они выглядели идеально квадратными. Я поливаю голову ледяной водой и подхожу к зеркалу. Но почти сразу инстинктивно отвожу взгляд от собственного отражения.
Хотел бы я знать, существует ли в Зазеркалье истина, от которой бежит человек?
Я разглядываю свои стриженные ежиком волосы и кустистые брови. У меня сбивается дыхание. Белки глаз красные от бессонницы. Кожа покраснела и горит после бега, на шее выступили жилы. На руках перекатываются бугры мышц, на левом плече белеет шрам — я поранился, упражняясь со штыком. Я прожил на этом свете двадцать четыре года. Кто я такой? Не знаю, что ответить себе на этот вопрос. Но я знаю, зачем живу: моя возмужавшая плоть, мой мозг, который сомневался, любил и верил, превратятся в салют во славу родины. Я взорвусь в ночь нашей победы.
