— Скажи мне, Прис, ты любишь меня?
Присилла заложила руки за голову и откинула голову назад, улыбнувшись томно и снисходительно. Улыбка согласно международному коду влюбленных должна была означать: «Глупый, как ты можешь спрашивать об этом?» Именно так воспринимал ее раньше Дэвид, и где-то в сердце у него при этом всегда взрывались маленькие теплые бомбочки и наполняли его переливающей через край нежностью к этим лучащимся глазам, к чуть припухлым губам, к стройному телу.
Но теперь он уже не мог довольствоваться тем кодом, которым пользовался раньше. Код оказался двойным, и тайное его значение затмевало очевидное.
Он поднял глаза и заметил быстрый взгляд, который она бросила на зеркало. В зеркале она отражалась сбоку — вернее, в три четверти.
Мысли, такие же быстрые, как и взгляд, торопливо прокомментировали отображение: «Надо почаще так закидывать руки… Получается очень красивая линия груди. Как на обложке «Лайфа»… Он все-таки меня любит… Не может оторвать глаз… Я его понимаю…»
— Почему ты так смотришь на меня, Дэви-дурачок?
Если бы несколько дней тому назад Дэвид вдруг узнал, что Присилла, его Присилла, меньше всего думает о нем, он был бы потрясен. Но после пробуждения в больнице мир все время сообщал ему о себе двумя одновременными радиопередачами. Первая предназначалась для всех, была тщательно отредактирована и отлично отрепетирована, вторая же звучала в звукоизолированных студиях чужих мыслей. Он даже не испытывал горечи. Всеобщая ложь начинала казаться ему основным законом общества, и он был достаточно честен с собой, чтобы не выделять себя в особое исключение. Он вдруг вспомнил, как, проведя несколько часов у Присиллы, иногда испытывал острое желание оказаться у себя дома с детективом в руках и при этом говорил: «Как мне тяжело уходить от тебя…»
Если бы сейчас, тут же он вдруг потерял свой странный дар, он, наверное, женился бы на Присилле и Прожил с ней долгую жизнь. Две неискренности под одной крышей могут в конце концов прекрасно уживаться. Правда относительна, ложь же всегда абсолютна. Правда громоздка и неудобна в обращении, ложь портативна и отлично устанавливается в любом помещении, особенно в спальне.
Но теперь Дэвид ничего не мог поделать с собой. Между ним и Присиллой внезапно возник невидимый барьер, который он не мог перешагнуть, обойти, отыскать в нем проход. За этим барьером Присилла, развенчанная и беспомощная, безжалостно освещалась ярчайшим прожектором. Он не только освещал ее, убивая спасительные полутени и полумрак традиционной любви, он просвечивал ее насквозь. Дэвиду казалось, что он одновременно видит перед собой цветную ретушированную фотографию и рентгеновский снимок. Боже, как только люди могут любоваться красавицами, не видя костей скелета!.. «Впрочем, в нашем обществе, — подумал Дэвид, — все держится на утаивании информации. Кандидат в сенаторы, клянясь, что будет без устали бороться за интересы штата, ничего не говорит о своем желании сделать карьеру и разбогатеть. Проповедники, славящие Христа, ничего не говорят о желании увеличить свои доходы. Автомобильная фирма, рекламирующая свои последние модели, не сообщает покупателям, что изо всех сил старалась сделать машины не особенно долговечными…»
Не то чтобы все это было тайной, но одно дело знать общий закон неискренности, другое — ежеминутно сталкиваться с его конкретным проявлением, и сталкиваться лоб в лоб, как, наверное, не приходилось сталкиваться никому. Ложь в конце концов ведь не афиширует себя всеми возможными способами, как, например, «Пепси-кола». Она предпочитает быть скромницей и не бросаться в глаза. Он же теперь не мог пройти мимо нее, не услышав спокойного и самодовольного утверждения: я здесь!
Присилла уверяет его, что будет отличной, любящей женой, хорошей хозяйкой и преданной матерью. Что думает лишь о нем и готова умереть за него. Чем она отличается от журнала или газеты, уверяющей, что существует только для читателя и готова сложить свои линотипы во имя его блага? Газета хочет, чтобы ее покупали, Присилла, тоже. Газета требует подписку и несколько десятков долларов в год, чтобы ежеутренне оказываться у вас на столе. Девушка требует брака и раз в двести больше денег, чтобы еженощно оказываться у вас в постели.
— Присилла, обними меня, — попросил Дэвид. Он испытывал то же, что и человек, слишком долго простоявший на остановке. Даже зная, что автобус, наверное, не придет, он колеблется: уйти или не уйти, жаль затраченного времени. — Скажи мне еще раз, ты меня любишь?
«Привязался со своей любовью!. А может быть, он знает про Теда?..» — прозвучали ее быстренькие, юркие мысли, и она сказала, обняв его и прижавшись к нему грудью:
— Дэви-дурачок, глупый Дэви-дурачок, как ты можешь спрашивать такие глупые вещи своим глупым ртом? — Она откинула назад голову, притягивая к себе Дэвида за шею. Губы ее слегка приоткрылись, а глаза затуманились и, словно стесняясь своего выражения, спрятались за опустившиеся веки.
«Неужели он что-то узнал о Теде? Не может быть!.. Но лучше быть поласковее…» — тревожно подумала она.
И снова Дэвид не испытал шока. У нее есть какой-то Тед, что ж… «Никогда не вкладывайте все свои сбережения в акции одной компании», — вспомнил он советы биржевых консультантов в разделе «Клариона» «Финансы для всех».
На мгновение Присилла стала еще более желанна, чем раньше, и он было грубо прижал ее к себе, но даже у него на груди она была за барьером. Он не мог забыть об этом барьере, как не может забыть об электроизгороди корова, получившая несколько раз сильные удары тока.
Звуки ее мыслей в панике натыкались друг на друга: «Что случилось? Тед… Он… он всегда… Может быть, после аварии… — Она, казалось, обрадовалась мысли: — Ну конечно, он еще не пришел в себя».
— Дэви, какая я дурочка! Вместо того чтобы дать тебе отдохнуть, я мучаю тебя своими ласками.
Дэвид посмотрел на нее и криво улыбнулся. Если бы он только не знал! Но он знал и все же не хотел уходить, сжигая за собой мосты. Не отдавая себе в этом отчета, Дэвид боялся остаться один на один со своим фантастическом даром. Он уже не думал о потрясающих возможностях, о которых мечтал в больнице. Он думал о том, что теряет Присиллу и не сможет не потерять ее. Барьер был непреодолим, и нельзя было не слышать, заткнув уши, ее мыслей, даже если бы он хотел.
— Прис, — сказал он, — я хотел посоветоваться с тобой об одной вещи. Я случайно узнал, как — это неважно, что сегодня вечером будет совершен налет на ювелирный магазин Чарлза Майера на Рипаблик- авеню. Гангстеры будут вооружены, и, возможно, будут жертвы…
«Сколько у них будет драгоценностей! Вот бы…»
— Я пытался предупредить, кого мог: нашего Барби, звонил в магазин, был в полиции у Фитцджеральда. Никто ничего не хочет и слушать. Ты понимаешь, Прис, я не святой, я обыкновенный человек. Я даже думаю не о Майере и не о людях, которые могут погибнуть. Я эгоист. Я думаю только о себе. Я знаю, что мне потом будет нехорошо при мысли, что я мог бы предотвратить эти смерти.
— Но что ты можешь сделать, Дэвид? Не будешь же ты с голыми руками защищать магазин?
«Вон оно что! — Мысли Присиллы звучали уже спокойно и уверенно, и их призрачные звуки не метались в панике. — Потому-то он такой странный… Только бы он действительно не ввязался в какую- нибудь глупость. Если с ним что-то случится… мы ведь еще не обвенчаны…»
Дэвид невольно кивнул Присилле, словно благодаря за заботу, пусть эгоистическую, но заботу:
— Я не знаю, Прис. Но что-то я должен сделать. Я боюсь.
— Прошу тебя, Дэви, не делай глупостей. Ты же знаешь, ты мне нужен.
— О да, это-то я теперь знаю, — жалко усмехнулся Дэвид и добавил: — Не волнуйся: мы ведь еще не обвенчаны.
— Что ты хочешь сказать, Дэви?
— Ничего. Я позвоню тебе.
Он взглянул на Присиллу и мысленно застонал от жалости. Она все-таки была хороша. Если бы у них только были другие отношения: ты — мне, я — тебе… Но переделывать любовь труднее, чем даже уже выстроенный дом. Он кивнул и вышел.
Все еще не зная, что сделает, Дэвид взял дома пистолет, сунул в карман и вышел на улицу.
Город жил своей размеренной, обычной жизнью. Звуки шагов, шорох шин, рокот моторов, пляска рекламы — город дышал и уверял Дэвида: все в порядке. Он подумал, что если бы даже он мог крикнуть на весь Аплейк: «Остановитесь, скоро на серый асфальт упадут люди!» — все равно чудовище не моргнуло бы и глазом. Разве только тем, зелено-оранжевым над головой: «Престо» — лучшая в мире электрическая
