ночки тричетыре по римским развалинам. В сопровождении неотразимого иностранца. Из тех, кто плачет при расставании. Она должна проводить его в небеса из аэропорта Леонардо да Винчи и тоже всплакнуть. Таков местный ритуал. Он складывался веками.
— Верно. Так прощались еще при Калигуле, — сказал я.
— Но для меня сей ритуал не означает ничего! Как чужбе письмо, по ошибке попавшее в почтовый ящик!
Верну, не вскрывая.
И опять она отстранилась, словно я потянулся погладить ее каштановые волосы.
— Письмо письму рознь, Антонелла, — сказал я. — Хочу по ошибке получить конверт с разгадкой, например, причин эпидемии. Глазом не моргнув, вскрою.
Тут она уставилась на меня со страхом и любопытством, точно бы я на ее глазах начал преображаться в монстра.
— Ты, археолог, замахиваешься на эпидемию?! Толпа медиков ломает голову, включая самого профессора Боннано! Разве эпидемия мешает кому-то рыться в античных черепках? Что тебе до нее?
Я сказал:
— Тебе известно, что в Сигоне плодятся уродливые жучки и зверьки? Что вчера в Солунто из-за них умерло трое граждан? Какое дело мне до них, допытываешься ты? Так вот. Я, Олег Преображенский, не хочу, чтобы петля затягивалась и дальше. Не хочу, чтобы искажалось лицо красоты, хоть это и звучит выспренне. Кто знает, во что выльется эпидемия? Вдруг не у одних мышей и кроликов начнут плодиться уроды? Родить сиамских близнецов — хочешь?
От резкого тормоза я ударился лбом о стояк бокового стекла. Мотор заглох.
— За-мол-чи! — закричала она и отвернулась. Потом медленно тронулась с места. Пышноусый синьор из обгоняющего нас «форда» покрутил пальцем у виска, визжа, что мы самоубийцы и негодяи. Рядом с ним на сиденье лаял на нас спаниель. Когда они скрылись за поворотом, Антонелла сказала:
— Не обижайся, Земледер. На меня находит иногда такое… Хочешь, сведу тебя с профессором Боннано? Ты должен помнить его по университету: чернобородый, под глазами мешки. Потолкуй с ним насчет эпидемии.
— Пойми: я могу заниматься только раскопками в Чивите — и больше ничем. Только раскопками.
— Я понятливая. Чем можно помочь тебе?
— Не мне, а Сигоне, — огрызнулся я. — Для начала разыщи в Палермо одного фотографа. Он величает себя доном Иллуминато Кеведо. Любыми путями попытайся узнать, как попал в прессу его рассказец про пузыри над Сигоной.
Я вытащил из бокового кармана журнальную вырезку и прочитал ее вслух. Оказывается, Антонелла помнила это интервью. В «Ты и я» у нее были знакомые, и она обещала расшибиться в лепешку.
В палате стояло коек двадцать, над каждой — крохотное деревянное распятие. Марио с закрытыми глазами лежал в углу, у раскрытого окна. Антонелла наклонилась, поцеловала брата в лоб. Он долго смотрел на нее, словно не узнавая. От его блуждающего взгляда мне стало не по себе. Но еще больше — от пурпурных прыщей, рассыпанных по лицу, шее, рукам…
— Посмотри, Марио, кто приехал, — сказала она. — И привез тебе жареных креветок.
Худое лицо Марио оживилось. Он поднялся, откинул одеяло. Мы обнялись.
— Спаситель мой приехал, спаситель, — бормотал он.
— Давайте спустимся в сад, — предложила Антонелла. — Там такой ласковый ветерок. Где твой халат, Марио?
Пока мы спускались по крутой лестнице, он несколько раз порывался меня обнять, бормоча свое «спаситель».
— Ошибаешься, Марио, — мягко сказал я. — Спаситель ходил с учениками по воде. По глади Тивериадского озера. Я же, если угодно, спасатель. Чтобы нам расквитаться, предлагаю поступить так. После твоей выписки из этого богоугодного заведения. давай снова махнем на катере через Мессинский пролив. Только оступлюсь и вывалюсь за борт я, а спасать меня кинешься ты. И будем, квиты.
— Это невыполнимо, — сказала Аитонелла. — Ведь нас застиг тогда шторм баллов шесть, не меньше, помните? Волны швыряли катеришко, как щепку, правда?
Таких штормов поискать. К тому же мой братец плавать до сей поры не научился, даже в штиль. Не суждено ему быть ни спасителем, ни спасателем.
— Зато из безумия в Сигоне выкарабкался, — сказал Марио, насупившись.
— Ты самый лучший в мире брат, — сказала Антонелла и поцеловала его в щеку. — Давайте присядем в тенечке, вон под той шелковницей.
…Многое из того, что рассказал Марио про события в Сигоне, я знал. Не хотелось бередить его рану, но все же я спросил осторожно:
— Долго ты пробыл в Сигоне перед… случившимся?
— Как всегда. Ночь на субботу, ночь на воскресенье.
В понедельник рано утром мы обычно возвращаемся в Палермо.
— Как тебе спалось в ночь на субботу? Ничего необычного не заметил?
— Да я глаз не сомкнул до рассвета, — сказал он.
— Бессонница?
— Какая бессонница? Мы до полтретьего грызлись с моей Катериной. Это бабье из Агридженто — сущие фурии! Намеренно заводят ссору, чтоб слаще после была любовь. Черт дернул жениться.
— У нас есть такая поговорка, — сказал я. — Неженатому хоть удавиться, а женатому хоть утопиться.
На глазах у Марио появились слезы, он схватился за голову:
— О-о-о, что за вздор я плету! Бедная Катерина!
Будь я трижды проклят, что не уступил ей и мы не успели помириться! О, моя голубка! Клянусь святой Розалией, едва ты выздоровеешь, я примчусь к тебе, как молния! — И он замолотил кулаком по сморщенной- коре дерева. Антонелла прижалась к брату, успокоила как могла.
— Спасибо, Олег, что нас опять навестил, — тихо проговорил после долгого молчания Марио и посмотрел искоса на Антонеллу. — Снова в университет?
— На раскопки древней Чивиты. Может, слышал про международную экспедицию? Из-за эпидемии коекто упорхнул отсюда. Вот я и примчался на подмогу.
— Чивита… — Глаза Марио преобразились. — Мальчишкой я облазил в ней все руины. На Дозорной башне мы расставляли силки на дроздов, после жарили их на вертелах, возле ипподрома. Или затевали игры в пещерах, что в Поющей горе. Много их было, пещер.
В них с незапамятной поры спасались от набегов с моря. Но янки прикарманили Поющую, точно какой-нибудь пустячный сувенир. Помню, как пыхтели бульдозеры, срезая вершину горы. Как янки сооружали бетонный мол. И теперь прямо с моря внутрь горы залетают самолеты. Представляешь? Будто пчелы в улей. Огромный подземный аэродром, мне Винченцо подробно описал.
Святая мадонна, гору купить, целую гору! Небось думают, с такой толстой мошной можно и всю Сицилию отхватить! Аппетит у янки волчий.
Пришлось вернуться к началу разговора и снова зачитывать откровения владельца фотоателье.
— В ночь на субботу? — изумился Марио. — Крепко заливает дон Иллуминато. Никаких предметов в небе, никаких шаров не было. Мы спали на крыше сарайчика, то есть не спали, я уже рассказал, а ругались до рассвета. Бедная, бедная, Катерина!..
Я раскрыл перед Марио пластмассовую коробочку и снял вату с ящерицы.
— Не припомнишь, где раздобыл?
— Еще бы!.. Здравствуй, двухголовка! — Он нежно гладил ее по хвосту. — Ай да археолог, за собою возит мой подарок!.. Спрашиваешь, где раздобыл? У нас, в Сигоне, года за два до твоего прошлого приезда. Именно так. И за год до нашего переезда в Палермо. Погоди, надо вспомнить поточней. Вроде бы тогда весною тоже нас трясло. Помнишь, сестра?
Она задумалась.
— Ты прав, Марио. Трясло в конце апреля, но полегче. Обошлось без разрушений, не считая
