и даже запамятовал обратный путь. Замечаю висячую лестницу, она сплетена из птичьих перьев. Выбиваюсь из сил, взбираясь по ней, и вот вижу унизанный огнями сад. В том саду множество золотых, серебряных, медных деревьев. Иглы и листья с отливом червонным, шишки из самоцветных каменьев, на стволах — узоры затейливые. И доносится голос реки, текущей меж берегов из топазов и яшмы: «Деревья эти знают прошлое, невозвратное, невозможное и предвещают грядущее, возвращенье твое стерегущее». Я подхожу к медному дереву над рекой, спрашиваю мысленно: «Когда ж на Землю вернусь?» И ветви загадочно шелестят: «Когда на горе небес засеребрятся снега…»

Три километра от вершины холма, где я посадил «челнок», до подножия башни дались мне нелегко.

Я шел тяжелыми шагами, в невеселых раздумьях…

Неудачник, перечеркнувший надежды человечества. Что станется со мною в этой башне, вблизи еще больше похожей на исполинское дерево, изуродованное и забинтованное? Я шагал по нежной траве Индры, как по пуху земных одуванчиков. Разбрызгивало лучи светило. Паслись в бледно-синем небе редкие облака. Мерцали звезды, их было 11249. И проворачивалось в мельнице времени колесо Млечного Пути.

В башне, едва я туда вошел, выкатилась из стены кабина, приплюснутая с боков. Дверца кабины уползла вверх, я погрузился в подобие кресла из мягчайшего зеленого мха. Начал меркнуть свет.

Остальное помню смутно. Помнится, вроде со стороны обнаружил вдруг себя лежащим, как тогда, в операционной, на столе-раковине, и музыка пела, как далекий океанский прибой, но надвигалась, надвигалась сверху прозрачная полусфера, и вот на стенах ее хрустальных проступили звезды, крупные, как роса, а за звездами уже пульсировала нечеловеческая, зловещая, непреображенная тьма. И ударил свет.

* * *

И ударил свет, а вослед за светом я увидел сквозь серебряную паутину русокудрого мальчонку и за ним в ослепительной голубизне дрожал и рвался из его ручонок полосатый воздушный змей.

— Дедушка, ты Черномор? — спросил мальчонка. — Это ты таскал Руслана над лесами и морями?

Я лежал в полусфере, голова утопала среди серебряных нитей. То были мои, мои седые волосы до плеч, моя седая, разметавшаяся по груди борода.

— Отменный у тебя змей. Сам смастерил? — проскрипел я.

— Знамо дело, сам. Бумага, клей, ножницы. Но запомни: ножницы маленьким детям в руки брать нельзя.

Воспитательница не велит, — обстоятельно поясняло дитя.

— Ножницы с собой?

Он закивал головенкой и опасливо вложил их мне в руку. Я сел в полусфере, кое-как обкорнал седые пряди.

Налетевший ветер подхватил серебряный комок, поволок по лужайке, как перекати-поле.

— Чериоморья борода! Черноморья борода! — распевал счастливый повелитель змея.

— Слушай, малец, где здесь поблизости озеро или ручей? Хотя бы лужа… — сказал я вставая и сошел с того, на чем возвратился домой. На моих глазах полусфера сжалась до размеров подсолнуха или арбуза.

По мере уменьшения над нею сперва прояснился синеватый купол, но сразу же затянулся изнутри тума- ном.

— Здорово ты колдуешь, Черномор, — восхитился златокудрый. — Озеро за теми вон кустиками. Озеренок, озерный детеныш.

— Пошли поглядим, — сказал я и поднял из травы невесомую полусферу. — Давай, поведу змея.

— Ты страшный. Змей испугается и улетит.

Из синевы озерца на меня воззрился глубокий старик. Так вот что они имели в виду, намекая на энергию, которая во мне. Я расплатился за возвращение временем. Засеребрились снега на горе небес, потому что небыстро поворачивают зеркало братья на голубой звезде…

— Гляди, Черномор, на мне такой же костюм, как твой, — потрогал меня за пояс малец. — Теперь много дядей и тетей носят такие.

— Какие такие?

— В каком улетел на Индру самый великий астронавт. Иван Пересветов. Ты его случайно не знал?.. Когда дядя Ваня вернется с Индры, я буду старик, как ты.

И борода такая же будет. А он прилетит молодой.

Не веришь, что ль?

— Когда улетел Пересветов? — быстро спросил я и с трудом проглотил ком в горле.

— За три лета, как меня принесли аисты. В аистином платке.

Змей трепетал, дрожал, метался в небе, силящемся отделиться и улететь от Земли.

— Тебя небось дома обыскались, — сказал я.

— У меня нет дома, — вздохнул он. — Живу в детском дворце. В той вон роще, на бугре. Нас там тридцать восемь мальчишек и девчонок. Вся наша родня погибла на Плутоне. Целый город погиб в ураган. Но детей спасли.

Я посмотрел в его отчаянно синие глаза и вдруг понял, даже не понял, как бы вспомнил, что знаю о нем все.

— Алексей, я твой прадедушка. Хочешь со мною жить? С прадедушкой Иваном?

— Хочу, — улыбнулся он. — Жаль, воспитательница не разрешит.

— Таисия Сергеевна? Разрешит, не бойся.

— Если ты взаправду мой прадедушка, а не Черномор, то почему ты не умер? — засомневался Алексей.

— Потому что прадедушки редко умирают. Хочешь, отпустим змея? И смастерим другого. В три раза больше. И летать он будет без ниток. Отпустим?

И змей улетел.

Расплатившись снегами на горе небес, я кое-что приобрел взамен. Ребенка, которого я учу читать карту звездного неба, собирать травы в горах, пускать встречь ветра змеев без ниток. Приобрел возможность предугадывать ход событий — обычно за день, за два, но если сосредоточиться, то и за больший срок. Одно мне поначалу досаждало: мгновенно, помимо своей воли, сосчитываю все, что вижу. И даже чего подчас не вижу, а чувствую или предчувствую, например, опадающие листья в вечерней роще. И еще кое-что приобрел, но этому я постараюсь выучить только Алексея, который сейчас спит и видит во сне, как Сивка-Бурка задевает копытом золотые струны в чудесном саду…

Как жить дальше Колумбу, вернувшемуся ни с чем?

Явиться в Академию наук? Засмеют. Единственное доказательство в моих руках — это полусфера, где я усилием памяти показываю Алексею живые картины из любых эпох. Даже если академики не засмеют, то уж полусферы я лишусь навеки, а что такое волшебник без волшебной палочки?.. И вообще: никуда идти не хочу, объясняться не собираюсь. Разве когда-нибудь попозже, когда утихнет боль памяти…

Об одном жалею: никаким усилием воли не удается под хрустальной чашей вызвать видение Индры.

Как же жить, пришелец? А так вот и жить. Смотреть на листопад, спасать птиц, зверей и людей. Звонить в полночь Электронному Дозорному на Луну («Немедленно эвакуируйте лагерь в море Спокойствия!

В 6.43 метеорит разнесет вдребезги купол»). Предупреждать о тайфунах, столковениях с айсбергами, землетрясениях.

Пусть не раскрылась перед пришельцем Индра, как раскрывается на восходе цветок, пусть земляне еще не готовы к встрече с братьями в цветущем саду — что из того. «Есть миры иные, которые постичь нельзя, но тайным касанием к которым живет человек: если в тебе прервется это касание — возненавидишь и проклянешь жизнь», — написал, словно собственной кровью, гениальный мой предок; о себе одном написал вроде, а выходит, о тебе, современник, о тебе, мой далекий потомок, о всех нас, о земной семье и судьбе.

Что из того, что ты обличьем старик? Цену жизни ты уяснил на Индре и как никто понимаешь: стариком, китом, оленем, дождевым червем, трясогузкой, енотом, касаткой, кем бы ни был ты, знай —

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату
×