Сделав несколько шагов, Гаусберта остановилась и сказала:
– Он здесь.
– Я здесь! – был ей ответ.
Из-за ближних деревьев выступил Проктор Жеаль.
– Друг мой Хаиме! – сказал он с предоброю улыбкою. – Видишь, куда занесло тебя! А ведь я не раз предостерегал тебя, говоря, что дальняя дорога ничего, кроме вреда, в себе не таит.
– Но и ты пустился в путь, притом так неожиданно, – молвил Бофранк, ступая навстречу бывшему приятелю. – С чего бы это?
– Я могу позволять себе разное – в отличие от тебя… А ведь ты мне нравился, Хаиме.
– О ком ты говоришь? Вернее, от лица кого? Кому я нравился?
– Если рассудить по чести, нравился ты мне разному. В этом косном сонмище ты был своеобразен и не похож на других… Зачем же ты переменился?
– Я не менялся, Жеаль. Изменился ты. Скажи, для чего ты убил людей в Башне Эз? Для чего погубил людей в поселке?
– Спроси меня еще, для чего я убил людей на острове, друг мой Хаиме. А ведь я убил их, да… Признаться, сделал я это походя, сам того не желая. Я ведь не злобен по природе своей, тебе это ведомо. Добро и зло для меня категории по сути равноценные, ибо ни то ни другое ничего не значит. Так к чему корить меня? К чему увещевать? Не хочешь ли ты – и друзья твои, к ним я тоже обращаюсь, – встать рядом со мною, как уже сделали многие?
– Покамест не видал я от тебя никаких благ, пускай даже трижды обещанных, – сказал Бофранк.
– Не время ибо, не время… Противоборство добра и зла в вашем мире – интересное зрелище, так и оставим его богу и дьяволу, а сами станем наблюдать. У меня есть множество важных занятий, уж поверь, каковых ты не можешь даже представить, – и это при том, что ум твой куда как не скуден! Размышляй, друг мой Хаиме. Разве давал я тебе в этой жизни дурные советы?
– Насколько я припоминаю, нет. Но с некоторых пор я все одно решил не принимать более советов от тебя.
– Что ж, коли так, прощай, – сказал Проктор Жеаль и, повернувшись, пошел прочь.
И тут в спину его вонзились две арбалетные стрелы. Не оборачиваясь, Жеаль протянул руку, чтобы выдернуть их, как ни в чем не бывало, но что-то словно ожгло его; наподобие человека, укушенного пчелою, он завертелся, и тогда Бофранк понял, что лучшего времени для нападения не найти.
Однако едва он успел прицелиться, как Жеаль был таков; изловчившись и вырвав-таки из спины стрелы – с которых, к слову сказать, не упало ни капли крови! – он припустил бежать, петляя меж стволов, и все поспешили за ним.
По лицу субкомиссара хлестали ветки, ползучие растения цеплялись за его ноги, и когда он неожиданно вырвался на открытое пространство, то едва не упал от нахлынувшей свободы. Пред ним открылась широкая поляна, даже не поляна, а круг земли, очищенной от каких-либо растений, идеально ровный, посередине которого стоял сдвоенный каменный крест высотою примерно по грудь взрослого человека. К нему прикреплен был ярко-красный крест размером чуть меньше; вместе они составляли пресловутые три креста, подобные тем, что Бофранк собирал из палочек и соломинок. У основания большого креста помещалась пирамидка Деревянного Колокола.
Люциус-Жеаль двигался к ним, испытывая, судя по всему, немалую боль от причиненных ран. Ему осталось сделать лишь пару шагов, когда арбалетная стрела, выпущенная Гаусбертой, ударила его чуть ниже затылка.
Обычный человек был бы убит такою раною, но не Люциус. Рухнув на землю, он тем не менее полз к вожделенным крестам, будто змея, но еще две стрелы пригвоздили к земле его руки. Это Мальтус Фолькон и Рос Патс выстрелили почти что в упор. Бофранк поспел уже последним и стоял над телом своего бывшего лучшего друга, размышляя: стрелять – или же Люциусу и без того пришел конец.
Гаусберта, однако ж, была встревожена.
– Не может быть все так просто, – прошептала она, глядя на распростертого Жеаля. И не успела она произнести эти слова, как стрелы на глазах истаяли и освободившийся злодей с силой толкнул Патса и Фолькона под колена. Вскочив с земли, Люциус-Жеаль отшвырнул обоих прочь, да так, что упали они уже за пределами земляного круга; разглядывать, что сталось с друзьями, Бофранку было некогда, ибо Люциус, воздев над собою ладони, словно воздухом оттолкнул Гаусберту, с жалобным криком павшую навзничь.
– Теперь ты видишь, как я играю, друг мой Хаиме, – похвалился Жеаль. Бофранку показалось, что сквозь привычный облик приятеля является мимолетно совсем другой человек – да человек ли? – древний, иссохший едва ли не до костей, с глазами, словно выточенными из угля…
Раскинув руки в стороны, Люциус-Жеаль поднялся в воздух и завис над землею, покачиваясь, – так покачиваются на ниточках ангелочки, коих в праздники подвешивают к древесным ветвям дети. Тонкий режущий звон в ушах усилился настолько, что голова Бофранка, казалось, вот-вот расколется, и… тогда субкомиссар сделал единственное, что мог: он в упор выстрелил в Жеаля.
Вероятно, пуля, поразившая Люциуса, не нанесла бы ему существенного вреда, равно как и арбалетные стрелы. Однако сила выстрела откинула его тело назад, и спиною злосчастный напоролся на вертикальную перекладину большого креста.
Звон в ушах в сей же миг обратился в пронзительный визг, солнце вспыхнуло и погасло.
Гаусберта Патс, лежавшая на земле, видела, как Хаиме Бофранк выстрелил, как Люциус насадился на крест и как тотчас же в небо выплеснулся ослепительный поток огня и света. Когда к девушке вернулась наконец способность видеть, перед нею стоял юный Фолькон со шпагою в руке.
– Вы живы, хириэль, – только и сумел сказать он – И я жив. Мы с вами живы – двое из четверых.
В самом деле, Рос Патс лежал с размозженным черепом, и Гаусберта зарыдала, едва завидев его тело; на Бофранка же, судя по всему, пришелся исторгнутый Люциусом поток огня, и несчастный субкомиссар, весь опаленный, скорчился у подножия креста. От самого же Люциуса ничего не осталось, кроме обрывков
