Самозванцев хвастался своим квантовым генератором, для которого все необходимое можно купить в любой аптеке, а Федя назвал их «чижиками», потому что их штучки не шли ни в какое сравнение с его универсальной цифровой машиной, которая вчера обучала его игре в шахматы. На мгновение мы остановились. Дорожку переходили два санитара с носилками, закрытыми простыней…
— Этому до форточки наши генераторы и резонансные частицы, — вздрогнул Мигай. — Там, наверное, морг…
Мы посмотрели на невысокое здание с колоннами. На сером фронтоне четко выступал барельеф, изображавший борьбу римских воинов с галлами.
До здания нейрохирургического отделения мы дошли молча.
Алик Монин встретил нас растерянно и смущенно. На нем был незастегнутый белый халат, в руках он вертел вечную ручку, которая мешала ему пожать наши руки.
— Слушай, ты совсем доктор, я имею в виду — лекарь! — рявкнул Мигай.
Уточнение было совсем некстати. На языке двух наук — медицины и физики — титул «доктор» звучит очень двусмысленно. Алик совсем стушевался. Мы пошли за ним по затемненному коридору.
Он только шептал:
— Теперь сюда, мальчики. Сюда. Наверх. Направо…
— Громко говорить не полагается, — назидательно сказал Федя, обращаясь к басистому Мигаю.
В небольшом кабинете, освещенном только настольной лампой, мы расселись вокруг письменного стола. Федя вытащил из карманов две бутылки цинандали и торжественно поставил перед смущенным Мониным.
— Ух вы, черти полосатые! — вполголоса воскликнул он. — С «капустника»?
— Точно. Болтали о Фарадее, вспомнили тебя. Ты чего прячешься?
— Да нет, что вы… Я сейчас…
Алик скрылся в коридоре, и мы принялись рассматривать кабинет дежурного врача. Ничего особенного. Шкафы вдоль стен, забитые бумагами, наверное, историями болезней, сбоку какой-то прибор, у раковины столик со склянками. И письменный стол.
Федя взял со стола книжку и шепотом прочитал:
— «Электросон». Физика заползает и сюда.
— Не хотел бы я заниматься физикой здесь… — невнятно пробормотал Самозванцев. — Физика и морг по соседству. Как-то не вяжется…
— Может быть, физика когда-нибудь посодействует закрытию этой нерентабельной организации.
Алик вошел бесшумно, неся целую охапку химических мензурок самых различных размеров.
— Случай, когда размер сосуда не имеет значения, — сказал членкор. — Все с делениями.
Разлили.
— За двадцать пять лет…
— За двадцать пять лет…
Потом выпили за здоровье друг друга. Теперь этот тост стал почти необходимым.
— Рассказывай, что ты здесь делаешь.
Алик пожал плечами:
— Всякую всячину. Вожусь с больными…
— Ты и впрямь научился лечить?
— Что вы! Конечно, нет. Я на диагностике…
— Это?…
— Это значит — помогаю нейрохирургам.
— У вас оперируют мозг?
— Бывает и такое. Но чаще всего операции, связанные с травмами нервных путей.
— Интересно?
— Бывает интересно…
— А исследованиями можно заниматься?
— У нас что ни больной, то исследование.
— Страсть люблю рассказы об интересных больных. Расскажи что-нибудь, Алик. Какой-нибудь экстравагантный случай.
Мигай выпил еще и придвинул свой стул поближе к письменному столу.
Алик нервным движением руки поправил очки в тонкой металлической оправе.
— Меня больше всего интересуют случаи потери памяти в связи с различными заболеваниями…
— Как это — потеря памяти?
— У одних — полная потеря, у других — частичная.
— Недавно я прочитал работу Маккалоха «Робот без памяти», - сказал Федя.
— Я тоже читал эту работу. Чепуха. То, что получил Маккалох на основе математической логики, совершенно неприменимо к людям, потерявшим память. Их поведение куда сложнее…
— Я всегда задумывался над тем, где она помещается, эта память, — сказал Федя.
Алик оживился.
— Вот именно, где? Можно с большой достоверностью сказать, что в мозгу нет специального центра памяти.
— Может быть, в каких-нибудь молекулах…
— Вряд ли, — заметил Алик. — Память слишком устойчива, чтобы быть записанной на молекулярном уровне. В результате непрерывного обмена веществ молекулы вовремя обновляются…
Мы задумались. Когда говоришь с Мониным, вещи, которые кажутся простыми, вдруг начинают выглядеть чудовищно сложными и запутанными.
— Что это за машина? — спросил Мигай, приподняв чехол над небольшим столом.
— Это старая модель электроэнцефалографа.
— А, ну да, волны головного мозга?
— Да. Восьмиканальная машина. Сейчас есть гораздо лучше.
Алик открыл ящик стола и вытащил кипу бумаг.
— Вот электроэнцефалограммы людей, потерявших память…
Мы посмотрели на графики кривых, имевших почти строго синусоидальную форму.
— А вот биотоки мозга нормальных людей.
— Здорово! Значит, можно при помощи этой шарманки сразу определить, есть у человека память или нет…
— Совершенно безошибочно. Правда…
— Что?
— Откровенно говоря, я не считаю термин «биотоки мозга» законным.
— Почему?
— Ведь мы снимаем электропотенциалы не с мозга. Он заэкранирован черепной коробкой, затем слоем ткани, богатой кровеносными сосудами, кожей…
— Но частоты-то малые…
— Все равно. Я сделал расчет. Если учесть проводимость экранировки, то нужно допустить, что в мозгу гуляют чудовищные электропотенциалы. На животных это не подтвердилось…
Мы выпили еще.
— Тогда что же это такое?
— Это биотоки тканей, к которым мы прикладываем электроды.
— Гм… Но ведь доказано, что эти кривые имеют связь с работой мозга. Например, вот эта память…
— Ну и что же?… Разве мозг работает сам по себе?
— Ты хочешь сказать, что память…
Алик улыбнулся и встал.
— Хотите, я сниму биотоки с ваших голов?
Федор Егорьев почесал затылок и обвел нас глазами.
— Рискнем, ребята?
