Наполеон и женщины

припадками; откровенничаетъ со всеми окружающими и, за отсутствіемъ фактовъ, выдаетъ за подлинную действительность картины разврата, созданныя ея собственвымъ воображеніемъ, уверяя, что сама ихъ видела, клянясь, когда надо, что оне – сама правда.

Между темъ, первыя любовныя похожденія Консула вовсе не опасны. Въ Милане, на другой день или черезъ день после тріумфальнаго въезда туда, 14 или 15 преріаля, былъ импровизированъ концертъ, на которомъ, въ его присутствіи, пели самые известные въ Италіи артисты – Маркези и Грассини. Последней – двадцать семь летъ (она родилась въ Варезе въ 1773 г.); физически она уже не то, чемъ была два года тому назадъ, когда, восхищенная Наполеономъ, тщетно пыталась въ этомъ же Милане привлечь его вниманіе и отбить его у Жозефины.

Она уже несколько толста и тяжеловата; крупное лицо съ резко-выраженными чертами, съ черными, какъ уголь, бровями, съ густыми черными волосами, еще более пополнело. Красота, несомненно, еще осталась, но та, которая встречается въ Италіи на каждомъ шагу: огненные глаза, темная кожа, внешность, – кажется, впрочемъ, обманчивая, – женщины, способной сильно любить. Она имела множество любовниковъ, но не изъ корыстныхъ побужденій, – ибо она совершенно не продажна, – а потому, что и она, и они просто ошибались другъ въ друге. Среди нихъ нетъ ни одного, котораго она не объявляла бы «ангеломъ» въ тотъ день, когда сходилась съ нимъ, но ея «медовые месяцы» никогда не бывали продолжительнее одной недели.

Если красота Грассини уже въ періоде упадка, то ничто не можетъ сравниться съ чистотой и выразительностью ея голоса, и ея талантъ – въ полномъ расцвете. Она не принадлежитъ къ числу хорошихъ знатоковъ музыки, малодумала о принципахъ искусства, но она – само искусство. Ея голосъ, контральто, способный волновать, какъ ничей другой, одинаково сильный и чистый на всехъ нотахъ, самъ по себе – гармонія.

Слушая ее, слышишь не певицу, а музу. Никто не фразируетъ такъ, какъ она, никто такъ не хорошь въ серьезной опере (въ опере-буффъ она слаба), ни у кого нетъ такого трагическаго размаха, какъ у нея, и никто не умеетъ, какъ она, потрясти театралъный залъ. Бонапартъ, начиная съ этого момента, и потомъ въ теченіе всей своей жизни – безконечно любитъ музыку, особенно музыку вокальную. Изъ всехъ видовъ искусства это – одинственный, который ему лично особенно нравится. Другимъ видамъ онъ покровительствуетъ изъ политическихъ соображеній, изъ страсти ко всему грандіозному и изъ желанія обезсмертить себя: что касается музыки, то ею онъ наслаждается сильно и глубоко, любитъ ее для нея самой за те ощущенія, которыя она ему даетъ. Она успокаиваетъ его нервы, убаюкиваетъ его сладкими грезами, разгоняетъ тоску, воспламеняетъ сердце.

He важно, что онъ поетъ фальшиво, плохо запоминаетъ мотивы и совершенно не знаетъ нотъ. Музыка волнуетъ его настолько, что онъ теряетъ надъ собою власть, теряетъ въ такой степени, что жалуетъ орденъ Железной Короны сопранисту Крешгентини. Она была ему ближе, чемъ многимъ, претендующимъ на званіе знатоковъ музыки.

Грассини, какъ женщина, соблазняетъ его гораздо меньше, чемъ певица. Она готова ему отдаться, она ждала уже два года: можно судить по этому, продолжительно ли было сопротивленіе. На другой день после концерта она завтракала въ комнате Консула съ Бертье въ качестве третъяго лица, и на этомъ утреннемъ завтраке было условлено, что она поедетъ въ Парижъ раньше Бонапарта и что ей устроятъ ангажементъ въ театре Республики и Искусствъ.

Пріездъ ея былъ известнымъ образомъ обставленъ; о немъ даже сообщено было въ 4-мъ Бюллетене Итальянской Арміи – для того, несомненно, чтобы у Жозефины не возникли какія-нибудь подозренія. «Главнокомандующій (Бертье) и Первый Консулъ, – было сказано тамъ, – присутствовали на концерте, который хотя и былъ импровизованъ, но сошелъ очень удачно. Итальянское пеніе имеетъ всегда прелесть новизны. Знаменитая Биллингтонъ, Грассини и Маркези ожидаются въ Милане. Уверяютъ, что оне направляются въ Парижъ и выступятъ тамъ въ концертахъ».

Хитрость несколько грубоватая; но какія мъ ры предосторожностй принимаетъ Бонапартъ въ этомъ Бюллетене, – предназначенномъ на деле только для Жозефины, – чтобы скрыть свою неверность! Какъ онъ утаиваетъ даты, какъ маскируетъ именемъ Биллингтонъ то имя, которое одно только имеетъ для него значеніе!

Въ Милане все эти дни, до и после Маренго, все свободные часы, которыми онъ можетъ располагать, онъ проводитъ, слушая Грассини.

Этотъ чудесный голосъ преследуетъ его; онъ считаетъ его однимъ изъ самыхъ замечательныхъ трофеевъ своей кампаніи; онъ желаетъ, чтобы этотъ голосъ славилъ его торжество и воспевалъ его победу. Онъ желаетъ, чтобы по случаю праздника 14-го іюля, праздника Согласія, Грассини пріехала въ Парижъ, чтобы она пела съ теноромъ Бьянки дуэгь на итальянскомъ языке, въ виду чего Министру Внутреннихъ Делъ было предписано безотлагательно заказать пьесу на тему объ «освобожденіи Цизальпинской Галліи и славе нашего оружія – хорошую пьесу на итальянскомъ языке съ хорошей музыкой».

Черевъ двадцать три дня въ церкви Инвалидовъ, – храме Марса, декорированномъ съ большимъ благолепіемъ и болешой пышностъю, торжественно собрана вся офиціальная Франція, и когда Первый Консулъ занялъ место на эстраде, Грассини поетъ свой дуэтъ съ Бьянки, – вернее, свои дуэты, потому что они спели по-итальянски одинъ за другимъ два дуэта, – и Moniteur говорить объ ихъ пеніи: «Кто могъ прославитъ Маренго лучше техъ, чъи покой и благосостояніе обезпечиваетъ это событіе?»

Сo стороны Бонапарта было немного дерзко давать своей любовнице петь на этомъ офиціальномъ празднике, и если бы относительно ихъ связи возникло подозреніе, то по этому поводу не преминули бы, конечно, позлословить. Но, по-видимому, въ этотъ моментъ секрета не зналъ никто, даже Жозефина, удовлетворившаяся темъ, что было сказано въ Бюллетене. Впрочемъ, капризъ, – капризъ чувственный, по крайней мере, – не долженъ былъ долго длиться. Передъ темъ, какъ покинуть Миланъ, Грассини, опьяненная успехомъ, котораго некогда ждала такъ тщетно, вообразила, что ей предстоитъ играть большую роль не только въ театре, но и въ политике. Она решила, что ея вліяніе теперь неограниченно, и такъ какъ отъ природы была доброй и услужливой, то тронулась въ путь, нагруженная порученіями я прошеніями соотечестренниковъ.

Но Бонапартъ не допускалъ, чгобы ему говорили о делахъ, когда ему угодно было говорить о любви. Больше того, онъ требовалъ, чтобы Грассини нигде не показывалась и жила затворницей въ маленькомъ домике въ улице Шантерейнъ. Это совсемъ не отвечало намереніямъ дамы, мечтавшей совершенно о другомъ образе жизни и объ афишироваяіи на итальянскій манеръ, которое придало бы блескъ ея имени, ея личности и таланту. Такъ какъ она не была сильна по части верности и скучала до смерти, такъ какъ ей даже негде было петь, потому что ея убійственное произношеніе закрывало передъ ней двери Оперы, а въ XII г. въ Париже не было постоянной итальянской оперной труппы, то она взяла себе въ любовники скрипача Рода. Бонапартъ узналъ объ этомъ, порвалъ, конечно, съ ней, но, хотя Родъ и натерпелся страху изъ-за своей удачи, темъ не менее, ни онъ, ни Грассини нисколько не пострадали. Два раза Консулъ даже предоставилъ имъ залъ въ театре Республики для устройства концертовь (17 марта и 10 октября 1801 г.). Второй былъ особенно блестящъ: сборъ равяялся 13.868 фр. 75 сантимовъ и рецензія Сюара въ Moniteur'е достигла высотъ лиризма.