что обнимает их… Узнавал древние умершие города, их поющие развалины, испещренные загадочной клинописью, где отдыхают орлы… В том мире он часто играл средь этих старых каменных глыб и истертых ступеней со своим братом, павшим от меча солдата, когда на великую реку пришли римские легионы. Обычно он старался не думать об этих страшных днях, о своем племени, о своей несчастной семье, чтобы не окаменеть, не задохнуться от горя.
Римский военный лагерь, палатки, шатры командующих, звон оружия, ржание коней, женщины, на которых мальчик стыдился взглянуть и нарочно отворачивался, чтобы не видеть их голых грудей. Караван рабов, мерный шаг верблюда, на котором ехали дети, такие же, как он, утратившие своих близких, родину, свободу. Грязный трюм триеры, где в несколько рядов сидели гребцы, прикованные к скамьям, и он должен был подносить им воду. И эта самая вода, пахнущая бочкой, вода, в которой плавала шерсть и всякий мусор.
Потом – невольничий рынок в латинском портовом городе, где была удивительно свежая изумрудно- солнечная зелень пиний и непривычный желтый храм на скале. Множество народа, бурлящие разноцветные толпы, головы, кричащие на разных наречиях, и – дом, прекрасный, светлый дом с мозаичным полом и колоннадами.
Он стоял в растерянности посреди зала с драпированными занавесями, стекающими широкими складками до самого пола, с плинтусами из розового камня. К нему подошла молодая женщина и слегка наклонилась, спокойно разглядывая чужака. От нее исходил такой тонкий, чувственный аромат, и она была так прекрасна, что он закрыл глаза, чтобы не ослепнуть и не расплакаться! Он столько времени чувствовал только вонь трюмов и тухлой рыбы, видел лагерных проституток и грязных рабынь, тех, что выполняли тяжелую работу, потеряв облик женщины, и без стыда заголялись и справляли нужду на глазах надсмотрщиков…
– Так вот о каком подарке твердил Цельз, – сказала женщина, ни к кому не обращаясь. Выпрямившись, она продолжала смотреть на мальчика, на его неизъяснимо прекрасное лицо, длинные опущенные ресницы. Он вдруг застеснялся своего бедного полосатого синтесиса и еще чего-то. Быть может – самого своего присутствия здесь.
– Ты красив, – сказала она тихо. – Как тебя зовут?
Но он молчал. Она обошла вокруг него, присела и снизу заглянула ему в лицо:
– Ты не хочешь назвать мне свое имя? Он покачал головой.
– Хорошо. Не нужно, – согласилась она. – Милый маленький раб… Ты не знаешь сам, как красив. Ты подобен возлюбленному Афродиты, и я назову тебя Адонисом.
Ему было десять лет, когда он впервые увидел Юлию. Порой, вспоминая эту их первую встречу, Адонис говорил себе, что ему нужно было стать рабом, чтобы найти свою любовь…
Послышался стук шагов, плотная занавеска отдернулась, и вошла Масселина со своей изогнутой лирой. Сегодня она была похожа на розовое облако, мягкие кудри окаймляли ее личико, а большие синие глаза искрились по-особенному.
– Адонис, вот где ты! Я искала тебя… Милый! Ночью, нет, уже на рассвете прибежал помощник садовника и сказал, что в цирке какие-то беспорядки. Это ужасно!
Сириец ласково улыбнулся:
– Иди сюда!
Масселина прыгнула на ложе и покрыла Адониса душистыми складками своего платья. Перед ее глазами все еще стояло безумное лицо раба в разорванной тунике и с погасшим факелом в руке, но она уже смеялась, предчувствуя забаву с прекрасным эфебом и его раздражающе-приятными прикосновениями к коже:
– Эй, Адонис! Не смотри на меня так печально! Я боялась за тебя, обними маленькую Масселину!.. Будем играть, хорошо проведем время, Адонис!
Она была очень изящна, тонка и подвижна, эта девочка, которая вскоре по воле Юлии посвятит себя сладострастию. Девочка взяла в охапку локоны Адониса, поднесла к своим губам и рассмеялась. Ее украшения тонко звенели… Он вдыхал ее запах, в котором пока что не было ничего сладострастного – лишь запах детства, меда и молока. Девочка легла поперек колен Адониса и пробежала пальцами по его гладкой груди, ее прикосновения были похожи на лапки насекомых.
– Какая у тебя кожа!.. Адонис, смотри, она такая же нежная, как и у меня.
Ее шелковые с разрезами рукава скользнули к плечам, и обнаженные нервные руки были подобны молодой лозе… Она тормошила эфеба и смеялась, и он запутался в розовой дымке ее платья из тонкой восточной ткани…
– Масселина… – задыхаясь, проговорил сириец. – Скажи, это Юлия послала тебя?
– Конечно! Госпожа приказала мне развеселить тебя. Встряхнись, юноша!.. Я пришла исполнить повеление госпожи, и мне самой так нравится твоя улыбка!
Она порывисто вскочила, ее белокурые волосы разметались по плечам. Сквозь прозрачную ткань Адонис видел ее маленькие соски, похожие на просыпающиеся почки… Девочка на мгновение прижалась к сирийцу и что-то горячо и влажно замурлыкала в ухо…
– Подожди, Масселина, – он взял ее за мягкие плечи и отстранил от себя. – Я ничего не понимаю…
– Какой же ты!.. – она капризно надула губки. – Сейчас здесь будет госпожа. Ой, мне не велено говорить тебе! Она сама придет в твои покои…
Послышался звук скользящих шагов, точно змея передвигалась по мозаичному полу.
– Это она, – зашептала девочка. – Не выдавай меня госпоже, – и, схватив лиру, Масселина бросилась к противоположному выходу, задрапированному гобеленовой тканью.
Внезапно откинулся шелковый полог с глубокими мягкими складками, затканный греческими узорами, где обнаженные боги и богини шествовали среди дев с распущенными волосами и в венках из весенних цветов, и солнце золотило щиты и горело на остриях мечей небожителей… Войдя, домина резко остановилась, и занавесь, наполнившись воздухом, мягко опала. Прозрачная тень легла у ног патрицианки, коснувшись края дорогого ковра.
