– Император, можешь ли ты поклясться, что оставишь мне мою жалкую жизнь, если…
– Если что?
– Если я отвечу на твой вопрос.
– Хм. Ты забываешься, колдун. Требуешь клятвы от императора! В уме ли ты?
– Прости! Я отвечу на твой вопрос, господин.
– Ну!
– Такое множество молний…
– Говори!
– Такое множество молний, император… предвещает…
Домициан издал звук, похожий на рычание. Он всматривался в коричневый синтесис гадателя, его жидкую бороду, в маленькие черные глаза, не отражающие света. «Черные, как предательство», – промелькнуло в воспаленном мозгу императора.
– Вот что, халдей, – сказал он. – Я хочу знать свою судьбу. Ответь мне.
– Император, – голос гадателя зазвенел, как струна. – Молнии над Римом – это знак! Боги сообщают тебе о перемене власти.
Наступило тяжелое молчание. Потом Домициан сказал:
– Твоя жизнь действительно жалка. Так избавься от нее.
Он сделал незаметный жест, и преторианцы уволокли предсказателя.
Морщась от боли, император тяжело поднялся, опираясь на подлокотники. Какой тяжелый день! Слишком сильно пахнут розы, аромат которых сводил его с ума. Покачиваясь, император удалился в спальню.
– Сегодня Луна обагрится кровью, – в мистическом оцепенении проговорил он.
Домициан никого не хотел видеть. Он ждал окончания дня. Почесывая лоб, царапнул по нарыву, брызнула кровь.
– Если бы этим и кончилось! – пробормотал он, и, приподнимаясь на ложе, крикнул: – Парфений!
Спальник остановился у входа.
– Который час, Парфений? – спросил Домициан, прикрывая рукой глаза.
– Шестой, император, – ответил спальник.
– Вот как, – с удивлением проговорил Домициан. – Кажется, вот только было четыре… Ну что ж, тем лучше! Пятый час был опасен кровью. Значит, она пролилась в другом месте, не здесь! – он в волнении поднялся. – Мне необходимо вымыться. Вода смоет с меня всю накипь этого дня.
Парфений кашлянул:
– Император, прости меня, но один человек хочет что-то спешно сказать тебе.
– Что за человек?
– Очень важное лицо…
– Я отпускаю тебя сегодня, – сказал Домициан. – А тот… Пусть он войдет. Нет! Постой. Кто это?
– Это Стефан, император, – отвечал спальник. – Управляющий Домициллы.
– А! Этого растратчика, что сейчас под судом. Что ему нужно?
– Он поклялся, что ему известно о заговоре, и что он может раскрыть его.
Домициан окаменел.
– Заговор… Пусть человек этот войдет.
Перед ним предстал человек средних лет, невысокий, с желтыми глазами. Он приблизился к Домициану и молча подал записку. Император обратил внимание на то, что левая рука мужчины обмотана повязками. Он перевел взгляд на записку.
– Что это?
– Прочти, государь.
Домициан хмыкнул и развернул лист. Пока он в недоумении читал записку, Стефан вытащил из повязок нож и ударил его в пах. Домициан пытался сопротивляться, в спальню ворвались корникулярий Клозлан, вольноотпущенник Парфения Максим, декурион спальников Сатур. Несколько гладиаторов, набросились на него и добили семью ударами.
Тело его на дешевых носилках вынесли могильщики. Фимида, его кормилица, предала его сожжению в своей усадьбе на Латинской дороге, а остатки тайно принесла в храм рода Флавиев.
К умерщвлению его народ остался равнодушным, но войско негодовало: солдаты пытались тотчас провозгласить его божественным и готовы были мстить за него, но у них не нашлось предводителей; отомстили они немного спустя, решительно потребовав на расправу виновников убийства.
Незадолго до смерти Домициан видел во сне, будто на спине у него вырос золотой горб, и не сомневался, что это обещает государству после его смерти счастье и благополучие. Так оно вскоре и оказалось, благодаря умеренности и справедливости последующих правителей».[2]
