существует вероятность, что вот такой-то исчезнет, а такой-то, наоборот, ограбит банк. Я не говорю, что никогда не происходит ничего неожиданного. Но когда мне заявляют: «Никогда не мог подумать о нем или о ней такого!» — это почти всегда ошибка. Подумаешь, соскребешь верхний слой краски — а под ним найдешь и другую краску, и другие ответы.
Он зевнул и тяжело опустил руки на стол.
— Давай спать.
— Еще несколько минут.
Он глянул на нее с любопытством:
— Я тебя не убедил? Ты по-прежнему считаешь, что Анна угодила в какую-то неприятность?
— Нет. Ты наверняка прав.
Они несколько мгновений сидели молча. Порыв ветра поднял в воздух сухую ветку и швырнул в окно.
— Мне сейчас часто снятся сны, — сказал он. — Может быть, потому, что я просыпаюсь, когда ты приходишь. То есть сны мне снятся так же часто, как и всегда, просто я их запоминаю, когда внезапно просыпаюсь. Вчера, например… очень странное ощущение. Я иду во сне по кладбищу. И вдруг останавливаюсь перед несколькими камнями, и на каждом — знакомые мне имена. Все имена я знаю. И Стефан Фредман тоже там.
Линда вздрогнула.
— Его я помню. Это правда, что он как-то забрался в нашу квартиру?
— Думаю, что да. Но до конца выяснить так и не удалось. Он никогда не давал прямых ответов.
— Ты был на его похоронах. Что там случилось?
— Его держали в больнице. В один прекрасный день он раскрасил себя в боевые цвета, как он это и раньше делал, залез на крышу и бросился вниз.
— Сколько лет ему было?
— Восемнадцать или девятнадцать.
Ветер снова ударил в окно.
— А кто были другие?
— Во-первых — женщина по имени Ивонн Андер. Мне даже кажется, что дата смерти была поставлена на камне правильно. Столько уже лет прошло.
— А она в чем замешана?
— Помнишь, когда ранили Анн-Бритт Хёглунд?
— Мне ли это забыть? Ты удрал в Данию и там чуть не спился до смерти.
— Ну, не так все было страшно.
— Нет, не так. Страшнее. Но Ивонн Андер я не помню.
— Она мстила мужчинам, тем, кто мучил и избивал женщин.
— Что-то такое припоминаю, но слабо.
— Мы взяли ее в конце концов. Все думали, что она сумасшедшая. Или чудовище. Мне-то она запомнилась, как… может быть, самый умный человек из всех, кого я встречал.
— Это как с врачами и их пациентками.
— Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что полицейский вполне может влюбиться в пойманную им женщину- преступницу.
— Глупости, — добродушно проворчал он. — Я говорил с ней, допрашивал. Она написала мне письмо, прежде чем покончить жизнь самоубийством. Она утверждала, что правосудие — это сеть с чересчур большими ячейками. Мы не добираемся, или, вернее, не хотим добраться до многих, кем должны были бы заинтересоваться попристальней.
— Кто же этого не хочет?
Он покачал головой:
— Не знаю. Мы все. Считается, что законы, по которым мы живем, исходят из недр народной жизни и защищают каждого. Но Ивонн Андер открыла мне и обратную сторону законов. Поэтому я и не могу ее забыть.
— Сколько лет прошло с тех пор?
— Пять или шесть.
Вдруг зазвонил телефон.
Он вздрогнул. Они поглядели друг на друга. Без четырех минут час. Он потянулся к висящему на стене аппарату. Линда с беспокойством подумала, вдруг это кто-то из ее приятелей, не знающих пока, что она до сих пор не сняла отдельное жилье и продолжает жить с отцом. Отец назвал свое имя и стал внимательно слушать. Из его односложных вопросов Линда попыталась понять, что происходит. То, что звонит кто-то из полиции, она поняла сразу. Но кто именно? Может быть, Мартинссон, или Анн-Бритт Хёглунд. Что-то случилось в Рюдсгорде. Валландер знаком попросил ее принести с подоконника ручку и блокнот. Он писал, прижав трубку плечом. Она прочитала из-за спины —
— «Сожжен теленок». Что это значит?
— Я тоже хотел бы понять.
Он встал:
— Мне надо на работу.
— Что случилось?
Он нерешительно остановился в дверях. Потом надумал:
— Одевайся. Поедешь со мной.
— Ты видела начало, — сказал он в машине. — Теперь мы имеем дело с продолжением.
— Начало чего?
— Помнишь историю с горящими лебедями?
— Что, опять?
— И да, и нет. На этот раз птиц оставили в покое. Но, судя по всему, какой-то сумасшедший вывел теленка из коровника, облил бензином и поджег. Крестьянин позвонил в полицию, сейчас туда поехал патруль порядка. Я попросил мне сообщать. Садист, мучающий животных. Мне это не нравится.
Линда всегда знала, когда отец что-то скрывает.
— Ты не скажешь, что ты думаешь по этому поводу.
— Нет.
Он оборвал разговор. Линда не могла понять, зачем он взял ее с собой.
Они свернули с главной дороги, миновали по-ночному темный Рюдсгорд и теперь ехали на юг, к морю. На развилке ждала полицейская машина. Они поехали за ней и скоро очутились на выложенном камнем дворе усадьбы под названием Виксгорд.
— А кто я? — спросила Линда.
— Моя дочь, — ответил он. — Никого не волнует твое присутствие. Если ты только не будешь корчить из себя кого-то еще, кроме моей дочери. Полицейского, к примеру.
Они вышли из машины. Ветер выл и свистел в прогалах между строениями. С ними поздоровались двое полицейских из охраны порядка. Одного звали Вальберг, другого — Экман. Вальберг был сильно простужен, и Линда, боявшаяся инфекции, быстро отдернула протянутую для рукопожатия руку. Экман близоруко моргал. Он наклонился к ней и улыбнулся:
— Я думал, ты начнешь только через пару недель.
— Она тут за компанию, — сказал Курт Валландер. — Что здесь произошло?
По тропинке, где могла проехать разве что садовая тачка, они прошли в заднюю часть усадьбы дома, где виднелся новенький коровник. Фермер, стоявший на коленях около мертвого теленка рядом с кучей удобрений, был довольно молод, наверное, в тех же годах, что и Линда. Крестьяне должны быть пожилыми, подумала она. Я не могу представить себе крестьянина моим ровесником.
Курт Валландер протянул ему руку и представился.
