– И ключи смотри не потеряй, – уже с порога кричала мама. – И квартиру запирай хорошенько! Ещё хлеба купи и молока…
Дверь хлопала, и я оставался один-одинёшенек до самого вечера.
Родители уходили утром на полчаса раньше меня.
Школа моя (как она мне надоела!) была совсем близко. Две остановки троллейбусом.
Я завтракал в одиночестве, закрывал квартиру и сбегал вниз по узкой лестнице. После того как я два раза застрял в лифте, я не любил им пользоваться, особенно когда спускался вниз. У нас было два лифта – пассажирский и большой, грузовой. Я умудрился застрять в обоих.
После школы, наскоро сделав уроки и, опять-таки в одиночестве, пообедав, я закрывал квартиру и отправлялся путешествовать по Киеву.
Как мне было плохо! Если б кто-то знал, как мне было плохо! И зачем мы переехали в этот Киев?! Зачем?! Я согласился бы пешком вернуться в село. Даже тайком несколько раз плакал. И я убежал бы назад в село. Только мне жаль было папу с мамой.
Чтобы как-то унять боль и тоску, я отправлялся в путешествие по городу.
Я и раньше, дома, в селе, любил путешествовать. Мы часто с ребятами полями, лесами добирались до соседних сёл, плавали на лодках до плотины, а однажды даже блуждали в лесу всю ночь, заставив родителей сильно поволноваться.
Мне не давал покоя дух странствий, живший в наших предках, кочевавших по бескрайним просторам ещё мало-засёленной нашей земли, дух, который не даёт человеку спокойно усидеть на месте, а побуждает куда-то идти, идти, идти – без определенной цели, просто чтоб увидеть новые горизонты, чтоб измерить шагами новые дороги, чтобы встретить новых людей…
Сейчас этот дух странствий просто выручал, спасал меня.
Я шёл по бульвару Леси Украинки, мимо памятника Лесе, спускался вниз к Бессарабке, выходил на Крещатик, дальше направлялся к главной площади города, на которой происходят парады, демонстрации и разные праздничные мероприятия, поднимался к Софии или шёл дальше к Владимирской горке. Иногда, минуя памятник Богдану Хмельницкому на площади возле Софийского собора, я подходил к Золотым воротам, спускался к оперному театру, дальше шёл к университету и памятнику Шевченко. А от Владимирской горки я обычно направлялся к Андреевской церкви и потом всё время вниз-вниз, мимо знаменитого замка Ричарда Львиное Сердце, мимо дома писателя Булгакова – на Подол, на Красную площадь[2], к памятнику Григорию Сковороде.
Или, выйдя из дома, я поворачивал направо и шёл по бульвару Дружбы Народов к Днепру, к парку Примакова[3], а потом всё время по набережной до станции метро. Садился в метро и возвращался домой.
Или с бульвара Леси Украинки не спускался на Бессарабку, а поворачивал на Московскую, потом на Цитадельную, шёл мимо маминой фабрики в лавру, дальше мимо Обелиска Славы, Дворца пионеров, Арсенала, Дома офицеров, потом по паркам к Верховному Совету, к дому Раевского, где собирались декабристы и бывал Пушкин. А оттуда, мимо величественного здания банка – на улицу Орджоникидзе[4], к дому с химерами, подобного которому нигде в мире больше нет…
Да разве могу я рассказать вам о всех своих киевских дорогах! Это я сейчас знаю названия улиц и перечисляю их, чтобы вы не запутались и могли себе всё представить.
А тогда я шёл наугад, не зная ни улиц, ни площадей, ни где что находится.
Я не боялся заблудиться.
Как говорят, язык до Киева доведёт. А в Киеве уже не потеряешься.
Просто я шёл себе и шёл, шёл и смотрел, смотрел, смотрел… И с каждым днём я влюблялся в Киев всё больше и больше.
Только бродя по городу, я забывал о том, что сегодня опять в школе кто-то жужжал мне мухой, лаял и хохотал вслед; что опять я просидел пять уроков рядом с молчаливой остроносой Тусей Мороз, которая мне ещё ни слова не сказала и, кажется, переживает и стыдится сидеть со мной; что опять я все перемены один простоял у стены, с завистью глядя, как весело гоняют по коридору мальчишки во главе с шумным Игорем Дмитрухой… И я, презирая себя, в бессильной ненависти желал им всем упасть и разбить носы.
Я забывал все неприятности и был благодарен Киеву за это.
Но где бы я ни блуждал, все мои странствия заканчивались в одном месте – на площади Победы. Где бы я ни ходил, ноги как будто сами несли меня сюда, на площадь Победы. К цирку.
Цирк!
Когда я учился во втором классе, у нас была экскурсия в Киев, и нас привезли сюда, на площадь Победы, в цирк. До этого я видел только отдельные цирковые номера по телевизору. Но живого цирка никогда не видел. Тогда – впервые. И цирк произвёл на меня такое впечатление, что я буквально очумел. Я так хохотал, так кричал и постоянно вскакивал, что на меня оглядывались зрители.
И дрессированные медведи, и лошади, и жонглёры, и акробаты, и воздушные гимнасты, и фокусник- иллюзионист – всё восхищало меня. Но больше всего меня поразил клоун – Олег Попов[5].
Я влюбился в него до умопомрачения.
Он был для меня самый, самый и ещё раз самый: самый талантливый, самый симпатичный, самый весёлый.
Дома, в селе, я взял новую папину кепку, раскрасил её квадратами белой масляной краской, чтобы вышла знаменитая «шахматка»[6] Олега Попова, нацепил её, потом поймал на соседнем огороде белого петуха (у нас были только пёстрые) и в тот же день на выгоне устроил для ребят цирковое представление. И хотя соседский петух не хотел ложиться на землю и засыпать, как у Олега Попова, клюнул меня и убежал, а кепка прилипла к волосам, ребята были очень довольны – аплодисменты раздавались на весь выгон. Гораздо меньше радовались соседи: аплодисментов не было (петух так и не нашёлся). А уж больше всех был недоволен папа – кепку пришлось выбросить. Папа надавал мне таких аплодисментов ниже спины, что представления на некоторое время пришлось отменить – по техническим причинам.
Но уже ничто не могло помешать мне – я решил раз и навсегда: буду клоуном. Солнечным клоуном, как Олег Попов, приносящим людям радость и удовольствие, заставляющим их забывать свои неприятности и неудачи, свои двойки по математике, вызывающим безудержный весёлый смех на всех континентах, во всех уголках земного шара.
Как Олег Попов.
Как несравненный, непревзойдённый Олег Попов…
Я, конечно, осознавал, что это дело будущего.
Клоунов-мальчиков не бывает. Акробаты есть, жонглёры есть, ассистенты фокусников, антиподисты, канатоходцы – артисты почти всех цирковых профессий начинают сызмальства, с детства. А вот клоунов- детей не бывает. Только взрослые. Такой уж это жанр.
И я понимал, что сначала надо закончить школу, может даже отслужить в армии (как Юрий Никулин[7] – я о нём читал), а уж потом… И поэтому я не торопился, спокойно себе рос, откладывая судьбоносное решение до взрослой жизни. В том, что я стану клоуном, сомнений у меня не было. И смешить я умел, и характер у меня был весёлый, и вообще это было, как теперь говорят, запрограммировано ещё в моих прародителях – не случайно же у меня такой дед…
Теперь, я думаю, вы понимаете, почему все мои путешествия по Киеву заканчивались на площади Победы возле цирка.
Я бродил вокруг цирка, смотрел на афиши и вздыхал.
Билетов в кассе почти никогда не было.
Но если бы и были, я, наверно, не осмелился бы купить. Почему-то я был уверен, что меня одного не пустят, что важная билетёрша в красном, обшитом золотой лентой мундире строго спросит: «А ты с кем, мальчик?» – и крепко схватит меня за руку. Я уже даже ощущал её пальцы на своём локте.
Несколько дней ходил я так и вздыхал. И шёл домой ни с чем.
А потом присмотрелся и заметил, что на дневные представления зрителей двенадцати-тринадцати лет, таких, как я, пускают и одних.
И в какую-то из суббот я осмелился.
