давности.
– Уверяю, есть только те, что ходят на свободе, – ответил я.
Я понял, что Хертком, изнывающий под игом мистера Догмилла, был в восторге, что я бросил вызов его хозяину. Возможно, до этого он никогда не встречал человека, который бы так возмутительно смело вел себя по отношению к последнему, и его доброе ко мне отношение было единственной формой протеста, которую он мог себе позволить. Или, может быть, он был шпионом Догмилла. В любом случае я знал, что для достижения моих целей мне нужно с ним подружиться, проявляя при этом особую осмотрительность.
– Не думаю, сударь, чтобы мистер Догмилл одобрил то, что я провожу свое свободное время в компании человека, симпатизирующего тори, но мы ему ничего не скажем.
– У меня нет привычки сообщать мистеру Догмиллу о своих делах, – сказал я.
– Вот и хорошо. Все складывается как нельзя удачно. В любом случае мисс Догмилл нравится ваше общество, и, поскольку мне нравится общество мисс Догмилл, я не вижу ничего плохого в том, чтобы удовлетворить ее желания, если вы меня понимаете.
У меня не было такой уверенности. Но я понял, что мистеру Херткому нравилась Грейс Догмилл, а она дала ему ясно понять, что не намерена придавать их отношениям юридический статус. Почему тогда он согласился позвать меня? Можно было предположить, что он не рассматривал меня в качестве соперника. Или у него на уме было что-то иное, более важное, чем амурные дела.
– Если вы позволите мне быть откровенным, – сказал я, – я заметил, что, хотя он ваше доверенное лицо и вы вместе работаете, вы не испытываете особой симпатии к мистеру Догмиллу.
Он засмеялся и замахал руками:
– О, знаете, нам не обязательно быть друзьями. Наши семьи связывают давние связи, а как доверенное лицо кандидата на выборах он просто великолепен. Без него у меня не было бы шансов на победу… Я человек бесхитростный, – продолжал он, – а Догмилл умеет лавировать в опасных водах. У этих тори сильные позиции в Вестминстере, и если Догмилл прав, речь идет о чем-то большем, чем просто место в парламенте. Если мы проиграем, страна будет захвачена якобитами.
– Вы верите, что это правда?
– Я не знаю, правда ли это, – сказал он, – но я верю в это. – Он замолчал и многозначительно посмотрел в свой бокал.
– Каковы тогда ваши убеждения, сэр? – дружелюбно поинтересовался я.
Он снова засмеялся:
– О, знаете, обычные для вигов убеждения. Меньшая роль Церкви и все такое. Защита людей с новыми идеями от старых денег. Служение королю, наверное. Есть еще пара других, но я сейчас их не помню. Видите ли, человек не всегда может делать в парламенте то, что хочет.
– Это из-за Догмилла? – спросил я.
– Говоря откровенно, мистер Эванс, я бы хотел расстаться с Догмиллом, после выборов, конечно. Я говорю вам это по секрету. Меня удивляет, что я вообще решился это сказать, но вы мне нравитесь. Я никогда раньше не видел, чтобы кто-то осмеливался перечить Догмиллу.
Я засмеялся:
– В нем есть что-то такое, что заставляет ему перечить. В меня будто дьявол вселяется.
– Будьте осторожны. Он страшно несдержан. В прошлом году, когда я только начал готовиться к этим выборам, я собрался сказать Догмиллу, что не хочу, чтобы он был моим доверенным лицом. Я еще не успел ничего сказать, как он побагровел, топнул ногой и начал бегать по комнате взад-вперед. Он держал в руке бокал с вином, так он так сжал его, что раскрошил на мелкие кусочки. Он истекал кровью, но даже не заметил этого.
– И что вы сделали?
– Я ничего не мог сделать, – сказал он. – Догмилл смотрел на меня дикими глазами. С его руки стекала кровь, смешанная с вином. Он снова и снова повторял: «Что вы говорите, сэр?» Он говорил это таким голосом, что сам дьявол содрогнулся бы. Я мог только покачать головой. Он рывком открыл дверь, оставив кровавый отпечаток, и мы никогда не возвращались к этому вопросу. Я никому об этом не рассказывал.
– Я польщен вашим доверием.
– А я восхищен вашей смелостью. Могу только надеяться, что вы не поплатитесь за это. – Он допил вино из бокала, показывая, что разговор окончен. – А теперь забудем неприятные темы и займемся вечерними развлечениями.
Когда мы приехали в театр на Друри-лейн, меня ожидало знакомство с полудюжиной молодых людей и девушек. Я представился, мне назвали имена, но, сказать по правде, я не запомнил ни одного, даже имен молодых дам, которые были все симпатичные. Я не сводил глаз с мисс Догмилл.
На ней было очень идущее ей платье голубого цвета с безупречно скроенным лифом. Ее темные волосы были красиво уложены под широкополой шляпкой того же цвета, что и платье. Она была лучшей девушкой в королевстве, и я обрадовался, когда она взяла меня за руку и позволила повести ее в театр.
– Я рад снова вас видеть, мисс Догмилл, – сказал я.
– Мне очень приятно, что я являюсь источником вашей радости, – сказала она.
Я заметил, что мистер Хертком, который вел оживленную беседу с одним из молодых людей, бросал в нашу сторону многозначительные взгляды. Я опять не понял, чего он хотел от меня, и, несмотря на его добрые слова, был решительно настроен проявлять осторожность на его счет. Но если бы он пожелал ухаживать за мисс Догмилл, ему бы пришлось состязаться с мистером Эвансом.
Я был доволен собой, хотя, по правде, кое-что меня заботило. Прогуливаясь по театру в красивом костюме и модном парике, ведя за руку ослепительно красивую молодую даму, я упивался своей ролью. Я был Мэтью Эвансом, преуспевающим холостяком, предположительно в поисках невесты. Я стал предметом сплетен незамужних светских дам. Когда мы поднимались по лестнице в свою ложу, я слышал, как шепотом называли мое имя: «Это мистер Эванс с Ямайки, про которого я тебе говорила. Похоже, Грейс Догмилл зацепила его».
Но, несмотря на все эти восторги, я постоянно напоминал себе, что живу в ужасной лжи. Если бы мисс Догмилл знала, кто я на самом деле, она бы оцепенела от ужаса. Я был евреем, зарабатывавшим на жизнь кулаками, беглецом, разыскиваемым за убийство, человеком, желающим уничтожить ее брата. Было бы жестоко, ужасно жестоко позволить ей влюбиться в человека, за которого я был вынужден себя выдавать. Я понимал это. Но я был так очарован пребыванием в этом мире, который прежде был для меня недоступен, что не хотел слушать тревожный голос совести.
А что если именно такие чувства соблазнили Мириам? Может быть, дело было вовсе не в Мелбери и в его достоинствах, а в Лондоне, в
Мы заняли свои места в ложе, и я бросил взгляд на сцену, где уже играли пьесу Аддисона «Катон». Хороший выбор во время избирательной кампании, поскольку в пьесе изображался государственный деятель, который предпочел общественную добродетель модной в то время коррупции. Без сомнения, директор театра намеревался привлечь большое количество зрителей на этот спектакль и преуспел в этом. Однако, с другой стороны, такая актуальная тема могла разогреть общественные страсти, что и случилось.
Не прошло и десяти минут с начала представления, как мистер Бартон Бут, исполнявший роль Катона, начал произносить обличительную речь против коррупции в сенате. И кто-то в партере выкрикнул:
– Коррупция в сенате? Нам об этом ничего не известно.
Это вызвало взрыв смеха в зрительном зале, и, в то время как бесстрашный трагик продолжал слова своей роли, другой человек выкрикнул:
– Мелбери – наш Катон! Он единственный здесь добродетельный человек!
Я поднял голову. Мистер Мелбери сидел в ложе напротив. Он поднялся с места и поклонился под восторженные приветствия публики.
Актеры на сцене перестали играть, дожидаясь, когда зрители вновь обратят на них внимание. Я понял, что ждать им придется долго.
