не Киевское шоссе, но машин и там полно. Она будет голосовать, остановит какой-нибудь грузовик или «Газель» и за деньги попросит шофера сделать небольшой крюк, заехать в этот дачный лес к их калитке, отлить своего бензина в ее пустой бак.
Она оглянулась на дом, крыша его терялась в зелени. И отправилась в путь. Ей отчего-то показалось, что через ЗАБРОШЕННЫЙ НИЧЕЙНЫЙ САД до бетонки будет ближе. Что она таким образом сократит расстояние.
Ей пришлось отвести от лица тяжелую ветку, усыпанную мелкими яблоками. От их аромата голова закружилась. Трава была высокая в этом саду, такая сырая, душная трава. Слева осталась горелая плешь – черные бревна, как гнилые зубы. Все, что осталась от соседнего дома. Черные пни, как гнилые клыки разверстой щербатой пасти.
Сзади послышался какой-то шорох. Елена оглянулась – никого. А кто тут может быть? Она сама виновата, что купила участок на отшибе. Вот если бы купила дачу в Рассудово или в соседней Пахорке, все было бы, конечно, по-другому. А тут даже мобильник не берет. Лес, что ли, сигнал глушит, вон те сосны, что сразу за садом. Но она искала дачу именно в лесу. Уединенный дом с колодцем, с баллонным газом. Все это потом при перестройке, перепланировке можно было бы довести до ума. Устроить по-современному, не поступаясь главным – полной автономией, покоем и независимостью, когда никто не заглядывает в ваши окна из соседнего коттеджа, не пялится через забор. Ее муж Гай никогда ничего такого не говорил ей, но она знала, что дача в лесу ему не помешает. Вообще жить в лесу для него – благо.
Если бы только Гай относился к ней так, как она относилась к нему. Но что говорить, в каждом браке кто-то любит, а кто-то лишь позволяет себя любить. Он позволял. И она только за одно это была ему благодарна все эти годы.
Сад кончился. Дачная тропинка уводила в лес. Послышался гул, стук, гудок тепловоза. Совсем близко была станция Узловая. Там тоже были дома и останавливался автобус из Апрелевки. На той станции, Узловой, с Гаем несколько месяцев назад произошел странный случай. Его задержали милиционеры, доставили в отделение. Она так ничего и не поняла тогда толком. Как он вообще оказался у дома местного путевого обходчика, на его участке? Обходчик – совершеннейший по виду забулдыга, нес какую-то околесицу в отделении: мол, этот, который на мотоцикле, он… собака вон в будке, лишь увидела его, так обоссалась… а он в окно ко мне…
Лицо у обходчика было пепельным, губы тряслись. Елена примчалась в отделение – ей позвонил дежурный, она в горячке вообразила, что Гай попал в аварию на своем мотоцикле. Но никакой аварией не пахло. Пахло каким-то скандалом, хулиганством.
У Гая странно блестели глаза. Таким она его видела впервые, нет, точнее, что-то подобное уже было, но…
Милиционеры в отделении были насторожены и одновременно обескуражены. Патрульная машина проезжала мимо дома обходчика. И вдруг из окна раздался отчаянный, полный ужаса вопль: помогите! Орал не своим голосом путевой обходчик. «Он пьяный был, заперся в доме, – сообщил Елене дежурный. – А мужа вашего мы нашли во дворе, вроде как не в себе он был или как… Окно террасы высажено. А псина сторожевая… она, знаете ли, прямо там, во дворе, издохла».
Елена улучила момент, переговорила с обходчиком. Он был напуган, все еще не отошел (от чего?), но деньги, пятнадцать тысяч, что она сунула ему, взял. Заявил милиционерам, что хмель с него сошел и он… в общем, он не имеет претензий к гражданину Купцову, ну к этому вот парню, мотоциклисту, что сидит рядом с патрульным. При этом обходчик попятился назад. Не имеет, мол, претензий, а окно – это он сам по пьянке разгрохал, так что, граждане милиция…
В ту ночь ПОСЛЕ ВСЕГО Гай подарил ей такое счастье в постели. Не отпускал ее от себя, не разрешал вставать, не позволял идти в душ. Вот так у них не было уже очень давно. Не было, наверное, потому, что он изменял ей направо и налево, а она это знала и скрепя сердце, стиснув зубы терпела. Но все это стало вдруг неважным в ту ночь. Обессилев, охрипнув от криков, она задремала. А проснувшись, увидела его снова над собой, на себе. Ночь сменилась рассветом. У него так странно блестели глаза. Он взял ее сонную, и, очнувшись, она была снова в его власти. Она думала, что он поцелует ее, но он укусил ее в горло. Легонько… но все равно это был…
Это был не поцелуй – укус.
Гудок поезда на станции…
Как этот звук разносится над лесом, в который она вошла по тропе. Елена оглянулась: ели и сосны обступали ее со всех сторон, она заблудилась. Как же это получилось, она же шла к бетонке. Вот только что был синий указатель. Да вот же он над головой: «Алабино – 10 км. Ожигово – 3 км». Синий дорожный указатель на железной «ноге», только установлен он отчего-то не на обочине. А воткнут в огромный муравейник, что встречаются лишь в чаще леса.
Но станция Узловая должна быть рядом, раз тут так слышно поезда. Или же вечерний воздух обманчив, так ясен, так чист, так прозрачен, что слышно далеко-далеко на многие километры? Неужели она и правда заблудилась в этом дачном лесу?
Елена остановилась. Спокойно. Тропинка куда-то делась, как будто внезапно травой заросла. Но вон банка ржавая консервная валяется, вон пластиковый пакет рваный белеет под кустом. И этот указатель в муравейнике. Где он? Его уже нет? Кругом только сосны, только ели. Мрачный какой лес, темный. Как она вообще попала в эту чащу? И неужели такая чаща начинается возле их дачи, прямо за тем заброшенным ничейным садом?
Хрустнула ветка за спиной.
Елена услышала это так же отчетливо, как гудок тепловоза. Она снова обернулась – уже резко, нервно. На стволе ели была содрана кора.
Под елью что-то белело. Еще один старый пакет, кем-то брошенный – дачниками, грибниками, бомжами? Она подошла, зачем-то поддела ногой в «балетке». Она всегда надевала «балетки», когда садилась за руль. ЭТО БЫЛА КОСТЬ С ОШМЕТКАМИ МЯСА. Свежая кость, сочившаяся сукровицей.
Елена отпрянула и ринулась прочь, почти побежала. Ноги слушались плохо, в горле пересохло, она вся была как натянутая струна. Вон оттуда шел ТОТ звук, а там она слышала поезд, там и станция Узловая. Здесь ведь не больше полутора километров. Прежние хозяева дачи ходили на станцию пешком через этот лес.
НЕУЖЕЛИ ЧЕРЕЗ ЭТОТ ЛЕС?
Лес был тихим, неживым, темным, занавешенным сумерками. Толстые стволы преграждали путь и вдруг расступались, хвоя была похожа на черную бахрому. Гнилой бурелом загромождал чащу, точно рукотворная «засека». Но в этом лесу не было ничего рукотворного.
Она застыла как вкопанная, увидев на стволе еще одну метку: содранная кора была испачкана чем-то бурым. Она дотронулась и тут же отдернула руку. Темные сгустки прилипли к пальцам.
Безмолвие леса нарушил новый звук. Не гудок тепловоза.
Вой.
Оттолкнувшись от высокой, сверлящей уши тоскливо-траурной ноты, он пронзил чащу, перерастая в хриплое рычание.
Оборвался. И снова воцарилась тишина.
Как тихо… смерть наша… как тихо в этом лесу…
Елена бежала, не разбирая дороги. Прочь, прочь отсюда, скорее, иначе… Зверь, что бродит в этой чаще, этот хищник… Чье горло, чья пасть издает этот жуткий рев? Волка? Но волки так не воют, точнее, воют совсем не так, она видела по телевизору передачу «Диалоги о животных», так там выла стая, волчья стая, мчавшаяся в чаще по следу, совсем не так, а так, как в природе… А здесь нет ничего от природы, от естества, как нет и ничего рукотворного, здесь все ДРУГОЕ.
ВОЙ.
ОН ПРИБЛИЖАЛСЯ, НАРАСТАЛ, ОГЛУШАЛ.
Елена шарахнулась в сторону, споткнулась, упала. Это чудовищная злоба, ликование, это голодная алчность – все в этом вое. Жажда крови. Ее крови…
Всхлипывая, стеная от ужаса, путаясь в траве, в палых сухих листьях, пачкая джинсы версачей, купленные в бутике на Кузнецком, она, уже не в силах подняться на ноги, вползла на какой-то пригорок. Вроде там был просвет. Просвет в этих сумерках.
