замедлил ход, развернулся, остановился…
Она голосовала, попросила добросить ее до остановки. Он довез ее до остановки, потом снял шлем, улыбнулся, прикурил сигарету, и она…
В общем, наверное, с ее стороны это была любовь. Любовь с первого взгляда – раз она с тех самых пор терпеливо ждала его всегда и везде, как собака, раз отдалась ему как шлюха, в какой-то совершенно дикой бредовой горячке прямо на крыльце его старой дачи, до которой было, оказывается, совсем недалеко… Раз прощала ему все, все, все – его эгоизм, не-внимание, грубость, его странные «закидоны», когда он вдруг во время близости вместо поцелуя кусал ее в губы, в шею, когда вдруг начинал странно и неприятно, почти совсем по-звериному обнюхивать ее волосы, подмышки, грудь, живот, промежность. «Хорошо пахнешь» – в его устах это звучало как комплимент. «Сегодня ты воняешь, детка» – и она была готова провалиться сквозь землю или свариться заживо в парной, сдирая с себя мочалкой дурной запах, который он чуял.
Без всяких сомнений, это была любовь с первого взгляда с ее стороны. Лола прощала ему даже то, что он женат. Жену его она видела, пару раз наблюдала украдкой со стороны и страстно ненавидела. Вот, например, сегодня днем…
Катя, в этот самый миг покидая кафе, оглянулась на пороге. Она заметила, как юное симпатичное лицо Лолы, повернутое в профиль, обрело внезапно черты этакого маленького ненавидящего создания: злющего эльфа – так показалось Кате.
Лола вспомнила жену Гая. И тут же в памяти точно по волшебству всплыла картина: она, Лола, в подвенечном платье, в белой фате рядом с Гаем за свадебным столом. Букеты роз, хрусталь, какой-то большой ярко освещенный зал – то ли банкетный, то ли бальный – и множество гостей. Потому что она, Лола, так пожелала: на их с Гаем свадьбе должно быть много приглашенных. Шум, смех, звон бокалов, «Горько!» – кричат. И вдруг в зал врывается ОНА – эта его ненавистная жена, брошенная им ради нее, красавицы Лолы.
«Зверь, волчий ублюдок! – кричит она бешено, тыча в Гая рукой. – Зверь, зверюга, убейте зверя!»
«Это мой муж! – кричит ей в ответ она, Лола, вскакивая с места. – Теперь он мой муж, а не твой, а ты убирайся прочь – уродина, волчица!»
Уродина-а-а-а! ВОЛЧИЦА-А-А-У-У-У-У!!!
Уши Лолы внезапно заложило от воя – волчьего воя. За окном кофейни по Никитскому бульвару всего лишь промчался черный правительственный лимузин, воя сиреной, полыхая мигалкой, расчищая себе путь к Тверской в плотной вечерней пробке.
Но Лола не видела лимузина на бульваре. На ее свадьбе – на ИХ с Гаем воображаемой вожделенной свадьбе, там, в зале ресторана, внезапно стало твориться черт знает что. Вместо толпы гостей возникла из мглы, из ветра, из вьюги голодная, бешеная волчья стая. Волки прыгали по столам, опрокидывали вазы с цветами, рвали друг друга, поднимали заднюю лапу и обильно мочились в блюда с пирожными – гадя, метя «свою территорию».
«Что они делают, твари, ОБОРОТНИ, прогони их, ты же все можешь!» – крикнула в отчаянии Лола Гаю, срывая подвенечную фату и…
О нет, нет, не надо… Лучше не надо… Никто не может читать чужие мысли, перелистывать чужую память, как книгу, а жаль…
Лола достала из розовой сумки сигареты, щелкнула зажигалкой, прикурила. Гай как-то в постели рассказал ей о своей свадьбе. Они справляли ее в загородном ресторане, из Кишинева прилетел отец Елены – ну, этой его нынешней жены-сволочуги… В зал ресторана проникла его бывшая пассия. Гай сказал, что теперь она замужем, мать семейства и вообще вся из себя положительная баба, а тогда была такой отор- вой, так его ревновала. Она появилась на свадьбе, закатила дикий скандал с членовредительством – пыталась прямо там, в зале, на глазах гостей вскрыть себе вены. Орала как сумасшедшая: «Ваша волчья свадьба! Будь она трижды проклята, проклята, проклята!»
Гай рассказывал все это ей, Лоле, спокойно, чересчур даже спокойно, как некий эпизод из своего прошлого, как некую сказку. Он рассказал, она запомнила и вот, надо же взяла и вдруг примерила ВСЕ ЭТО на себя. Как подвенечное платье, как кружевную фату. Только в роли ведьмы-волчицы, проклинающей свадьбу, представила себе его жену – эту чертову мадам Елену, которая…
Какие у нее злые глаза, как она сегодня глянула на нее, Лолу, там, на улице, возле спортзала. Она знает про них с Гаем? Она обо всем догадывается, эта ревнивая сука? И как только Гай живет с ней? Живет потому, что она обеспеченная – квартиру вон продала, чтобы Гай мог купить себе…
Но ей, Лоле, Гай столько раз твердил, что она красавица, что она «его детка», что ему с ней хорошо, как ни с кем. Она позволяла ему все в постели – даже анальный секс. И потом она моложе его жены почти на двадцать лет!
Ей в этом июне стукнуло всего двадцать два. А его чертова мадам, эта волчица – она уже старая, старая, старая…
Лола залпом хлопнула дайкири. Она старая, я молодая. Поэтому Гай трахается со мной, не враг же он сам себе.
Она вспомнила, как он предложил ей съездить куда-нибудь вместе, отдохнуть, прошвырнуться. Вот это было бы классно. А то все последние годы Лола только и делала, что вкалывала в ночном клубе – сначала официанткой, потом танцовщицей, копила деньги, никуда не ездила, не путешествовала, не отдыхала. Семнадцати лет она ушла из дома, бросила школу и стала жить самостоятельно. Надо было зарабатывать деньги, чтобы снимать комнату в коммуналке в Текстильщиках, надо было иметь деньги, чтобы покупать себе модные вещи, посещать салон красоты, солярий. Когда же она отдыхала последний раз? Лет восемь- десять назад? Да, точно. Она тогда ездила к бабушке в Смоленскую область. Старуха была еще жива.
Там, в этой самой Смоленской области был такой городок Почаевск, где и жила ее бабка. Городок крохотный, нищий. А места были красивые – заповедные леса кругом, озера – государственный заказник.
В этом заказнике когда-то еще при Брежневе – бабка рассказывала об этом с упоением – устраивали правительственные охоты. Там имелось целое охотхозяйство, охрана, была даже специальная военная часть. Много жителей Почаевска работали на это самое охотхозяйство. Городок жил от охоты до охоты. А потом это все разом вдруг кончилось. Прекратилось.
«Брежнев умер?» – спрашивала Лола. Бабка пожимала плечами и начинала плести совершенно запутанную историю, которая с тех самых пор бродила по захолустному Почаевску, как чума.
Во время, мол, одной зимней охоты, когда съехались все – и Брежнев, и немец, который бывшей ГДР тогда командовал, и венгр, и румын, которого потом свои же румыны к стенке поставили, одним словом, все-все тогдашние правители социалистические, – произошел случай один… Нехороший, темный случай.
В этом месте, рассказывая, бабка обычно многозначительно умолкала. И Лоле – тогда еще девчонке, подростку, дурочке легковерной, все время приходилось ее понукать: «Ну, а дальше что? Что дальше?»
«Подстрелили, значит, на охоте охотники волка, – продолжала старуха. – В каком же году это было-то? Ты у нас в восемьдесят седьмом родилась, Витек, братик твой, в восемьдесят третьем, Брежнев в восемьдесят втором помер, я на электростанцию перешла работать лет за пять до этого, а это раньше было, намного раньше – году этак в семьдесят третьем. Значит, подстрелили большущего волка егеря и вздернули его на сосну, как трофей, чтобы ловчей было шкуру с него сдирать.
Вздернули вроде как мертвого – волка-то, или кто он там был… Только шкуры с него содрать так и не успели. ЧТО уж там у них произошло на той лесной поляне, у той сосны – доподлинно неизвестно. Только всех их мертвыми там нашли. А уж сколько крови было… сколько кишок разорванных по снегу разбросано…»
Лола вытащила из бокала с дайкири соломинку, слизнула сладкую каплю. У бабки, помнится, когда она все это рассказывала, было такое лицо – важное, строгое, словно все это произошло на самом деле и над этим нельзя шутить и смеяться. Бабка была старой, может, из ума уже выжила, но к ней, к Лоле, внучке своей, относилась хорошо. Только вот на речку со знакомыми почаевскими ребятами ходить запрещала. Потому что ходить надо было через ТОТ САМЫЙ ЛЕС.
Черт, как же давно это было… И она, Лола, слушала эти сказки, эти глупые страшные почаевские сказки.
Бабка, помнится, рассказывала еще что-то и про «Скорую помощь», которая в тот самый день, точнее,
