Иван Опанасович похолодел. Уже до Киева дошло! Теперь не расхлебаешь… Черт бы их драл с такими распоряжениями! Ну, не выполнил бы, за это не повесят… А теперь попробуй оправдайся. Сбрехала, значит, Безенчучка, сказала, что не заявит, а сама побежала заявлять… Вот так и верь людям. И кто это такой? Следователь? Не похоже, в штатском. Хотя кто его разберет, он может ходить и в штатском. Нет, при нем девчонка, следователь девчонку с собой не повезет…
— Так что, и в Киеве про это знают? — пытаясь улыбнуться, сказал Иван Опанасович.
— Пока не знают. Я был здесь поблизости, поэтому узнал. А кроме того, узнал, что произошло это не случайно…
— То есть как?
— Вы поручили это какому-то темному, уголовному типу.
«Крышка! Следователь», — решил Иван Опанасович. Он прямо физически ощущал, как ревет в вагранке пламя, плавится чугун и вместе с ним он сам.
— Ну, ведь человек этот, так сказать, амнистирован, взят на поруки…
— И этого достаточно, чтобы дать ему в руки оружие?
— Это, конечно, возможно, моя ошибка, недоучел… — начал Иван Опанасович, и внезапно его осенило: никакой это не следователь! Разве следователь пешком придет? Он обязательно приедет! И вообще не приедет, а к себе вызовет. — А почему, собственно, вас это интересует? Кто вы такой?
Сергей Игнатьевич глянул на него из-под кустистых бровей и недобро усмехнулся.
— Показать документы? Пожалуйста. Бывший инженер, теперь пенсионер.
Иван Опанасович окончательно обрел привычную уверенность в себе, внимательно просмотрел паспорт. Бессрочный, невоеннообязанный. Он заглянул даже в прописку. Прописка действительно киевская. Ну и что? Подумаешь, цаца…
— Так что вы хотите? — уже совсем другим, сухим и официальным тоном спросил Иван Опанасович, возвращая паспорт.
— Ответа на свои вопросы.
— А почему я вам должен отвечать? Делать мне больше нечего? У вас, понимаете, должности никакой, заниматься нечем, так вы от скуки лезете, где вас не спрашивают. Получаете свою пенсию, ну и отдыхайте, не лезьте, если до вас не касается…
— Вот что, товарищ председатель, — жестко сказал Сергей Игнатьевич. — На службе я больше не состою, как говорится, просто гражданин. Но меня все касается. Вы — представитель советской власти, к тому же, наверное, член партии и должны это понимать. Если вы этого понимать не хотите или же не умеете и думаете, что считаться нужно только с официальной должностью, то мы сейчас этот разговор прекратим. Но тогда не обижайтесь. Я сказал, что в Киеве пока о ваших подвигах не знают. Можете быть уверены, я сумею сделать так, что узнают и в области, и в Киеве. И вряд ли за эти подвиги вас представят к награде…
Ивану Опанасовичу снова стало невыносимо жарко. Инженер говорил негромко, но так жестко и внушительно, как говорят только люди, привыкшие командовать. Наверное, видал виды, ходил в немалых начальниках. С таким лучше не связываться, дать задний ход, а то наплачешься… И Иван Опанасович дал задний ход.
— Ну вот, понимаете, чуть что — так сразу область, Киев… Что, мы сами на месте не можем разобраться?
Они начали разбираться, и оказалось, что точки зрения у них довольно близкие и даже кое в чем прямо совпадают. Иван Опанасович тоже считал распоряжение это не слишком умным. Собак истреблять не штука. Шуму наделали, отрапортовали, а толку? Бешенство-то у собак откуда берется? От волков и крыс. Их надо истреблять! А их истреблять — дело трудное, на «раз-два-три» не отрапортуешь… Конечно, народу надо разъяснять, чтобы зря лишних собак не заводили, следили за ними, делали прививки. В городах же делают… То в городах! А в села кто поедет прививки делать? Бумажки-то такие легче писать. Отписал, свалил на других, и дело с концом. А собак стреляй не стреляй — люди все равно держать будут, собака человеку нужна — она и сторож, и друг, и защитник… Конечно, всяким темным личностям доверять оружие нельзя. Хорошо еще, что так кончилось, бог знает что могло быть… Такой Митька и в человека выпалит, не моргнет. Привезет ружье из ремонта — всё, больше он его не увидит…
Расстались они чуть ли не друзьями. Сергей Игнатьевич попрощался и, провожаемый Юкой, пошел из села.
Иван Опанасович начал читать газеты. Прежде всего он просмотрел районную — не прошлись ли по их сельсовету, потом областную и республиканскую. Нигде не упоминался Чугуновский район, ни даже область. Начали приходить посетители. Тому нужна справка, тому совет, тот с кляузой. Иван Опанасович подписывал справки, давал советы, обещал разобраться в кляузах. Он занимался многочисленными своими делами, время от времени вспоминал Сергея Игнатьевича и все более креп в убеждении, что человек он несомненно хороший и поступил правильно. Все бы так!…
Посетители сменяли друг друга, и все они как-то чересчур внимательно присматривались к Ивану Опанасовичу, будто видели его впервые или открыли в нем новое качество, которого прежде не знали и которое почему-то всех забавляло и даже вроде смешило. Случалось, говоря о каком-нибудь деле, посетитель ни к селу ни к городу вдруг ухмылялся. Правда, под строгим и недоумевающим взглядом Ивана Опанасовича ухмылка исчезала, но Иван Опанасович был уверен, что она появлялась снова, как только посетитель поворачивался спиной. Так продолжалось до тех пор, пока не пришел бригадир Зименко. Тот уже не ухмылялся, а просто ржал и с порога крикнул:
— Вот это да! Вот это молодец голова! Вот если бы все так по-большевистски самокритику принимали…
— Какую самокритику?
— Тю! Так ты что, и не видел? А я думал, ты принципиальность доказываешь. Там на тебя такую самокритику навели — будь здоров! Иди погляди…
Иван Опанасович вышел на улицу, подошел к щиту для объявлений. То, что показалось ему объявлением о кино, было на самом деле карикатурой. Крупными печатными буквами сверху было написано: «Наши гицели». Под этим были нарисованы два человека со зверскими рожами. Один с огромным топором, другой с ружьем. Оба человека заляпаны красной краской, будто кровью. На животе человека с топором было написано «Голова», на втором — «Митька Казенный». Вокруг валялись трупы собак, тоже заляпанные красной краской. А под всем этим безобразием стояли стишки:
И рисунок и стишки были глупыми, совсем неумелыми и даже как бы детскими, но от этого ничуть не менее оскорбительными. Ивана Опанасовича как оглушило. Он стоял и смотрел на карикатуру, висящую на доске, а в голове у него мелькало только одно: «Я ж так и думал! Я ж так и знал!…» Случилось то, чего он боялся с самого начала, — подняли на смех. Теперь всё, теперь жизни не будет, затюкают, засмеют… Хоть из села беги!…
Иван Опанасович трясущимися руками отодрал приклеенную мякишем карикатуру, сложил и сунул в карман. Документ, улика… Ну, попадись теперь этот клятый пенсионер! Ишь подъехал, подходы развел, а сам такую пакость… А еще старый, седой человек… Ничего, я тебя найду, я не посмотрю, что старый, выведу на чистую воду, узнаешь, как клеветнические карикатурки малевать, честных людей позорить…
Иван Опанасович оглянулся, словно пенсионер должен был стоять где-нибудь поблизости и скалить от удовольствия зубы, любоваться его позором. Но поблизости никого не было, послеполуденный зной даже кур загнал в тень, только в отдалении бежал куда-то соседов мальчишка.
— Эй, Сашко! — крикнул Иван Опанасович.
Сашко подбежал.
— Ты не видел тут человека такого, не нашего… В синей тужурке такой…
— Не, не видел, — сказал Сашко и во все глаза уставился на председателя. — А шо такое, дядько
