заработок трудно прожить». Но Дадаш молчал, не называл имени Садыха, и это спасло его, иначе он попал бы в трудную ситуацию.
— Алибала-даи верно говорит, мы неплохо зарабатываем; во всяком случае, живем нормально.
По удивлению, отразившемуся на лице Дадаша, было ясно, что он понял: Садых прирабатывает, а, Алибала живет на оклад. Алибала понял это, и Садых понял, что влип. Несколько секунд они молчали, переглядываясь. Взгляд Алибалы говорил: «Не думал я, что Садых меня обманывает и ставит в положение обманщика…» Взгляд Садыха говорил: «Если бы знать, что этот Дадащ такой трепач, что услышит, то и выложит Алибале, я бы не то что доверительно ничем с ним не поделился, но и вообще не стал бы с ним говорить». А лукавый взгляд Дадаша говорил, что, судя по всему, тут что-то есть, только неясно, который говорит правду.
На столике лежали сочные груши, Дадаш нагнулся к корзине, достал еще несколько штук, помыл под краном.
— Угощайтесь. Только у нас в Кубе и растут такие. На базаре этот сорт не найдешь. Я выращиваю их у себя в саду. Есть еще кое у кого.
И он подал пример. Садых тоже взял грушу, истекавшую соком.
Алибала к фруктам не притронулся. И не сказал больше ни слова, «Почти сутки мы в дороге, но из-за тревоги за билет я не смог выкроить времени, чтобы по душам поговорить с Дадашем. Ну ничего, еще завтра есть полдня, наговоримся».
В большом дворе старинного каменного дома по улице Касума Измайлова пылал костер. В глубокой медной таве жарились потроха. Дурманящий аромат распространялся и на соседние дворы.
Алибала, подобно заправскому повару, повязавшись белым передником, медной шумовкой помешивал мелко накрошенные потроха и картофель.
Он пришел к Агадаи не утром, как договаривались, а после полудня. Утром, едва он позавтракал, раздался продолжительный телефонный звонок — вызывала междугородная. У Алибалы не было родственников в других городах, только Вагиф иногда звонил своему одинокому отцу, справлялся о здоровье. Алибала сам просил, чтобы сын вместо писем периодически звонил и он мог услышать голоса сына, внуков. Вагиф всегда очень внимательно относился к своим родителям и наказ отца исполнял. А после того как отец остался один, он удвоил внимание, писал ласковые письма и очень часто звонил.
На этот раз после Вагифа с Алибалой долго говорила невестка Расмия, а после нее внуки, вырывая трубку друг у друга, несколько раз принимались говорить со своим дедушкой. Они плохо говорили по- азербайджански, но чувствовали, что дедушке приятно, когда они разговаривают с ним на родном языке, и поэтому, коверкая слова, старались разговаривать с ним по-азербайджански. Что касается Расмии, то она коренная бакинка и язык не забыла. После окончания военно-инженерной академии сын приехал в отпуск, увидел девушку-соседку с улицы Касума Измайлова, окончательно влюбился и увез ее с собой туда, куда получил назначение.
Расмия была не из тех снох, которые разлучают мужей с родителями, она очень любила Алибалу и Хырда-ханум, а теперь все свое уважение перенесла на одинокого Алибалу.
Поговорив с родными, Алибала почувствовал облегчение, повеселел, и давнишние желания снова ожили в его душе; он с завистью подумал о родителях, дети которых живут при них. С тоской смотрел на стариков, которые гуляли с внуками на бульваре, по улицам города. Его внуки далеко, бегают одни… А бедняжка Хырдаханум, как она их любила!
Вагиф знал, что родители очень скучают по внукам. Однажды, будучи в Баку, он сказал: «Хотите, мы оставим с вами Алика? (Алик был старшим сыном Вагифа; полное его имя было Алиага, но так же, как и дедушку, его называли первой частью имени.) Пусть живет с вами, учится в азербайджанской школе». Алибала обрадовался этому предложению. Но Хырдаханум спросила: «А Расмия как на это смотрит?» — «С Расмией мы договорились: она согласна». Хырдаханум помолчала. «Нет, сынок, я не могу разрешить себе разлучить ребенка с родителями. Никто не заменит ему родителей. Вы же не вечно будете жить там, — может, дело обернется и так, что тебя переведут в Баку, тогда мы снова будем все вместе. Долго ждали, подождем еще». И вот — не дождалась.
Разговаривая с Вагифом или Расмией, Алибала все время помнил о Хырдаханум. Бедная женщина, в тот день, когда ей доводилось поговорить с детьми и внуками, она светилась от радости, что тут скажешь! А главной ее заботой были дети и внуки. Она знала, что любит сын, что любят внуки и что уважает невестка. Каждое лето она варила варенья и дошаб, сушила инжир. Вагиф особенно любил очищенный от шкурки и высушенный инжир «пискенде». И вот Хырдаханум каждое лето готовила два мешочка «пискенде». И много других необычных для России сладостей посылка за посылкой шли на Урал. А в этом году не ушло еще ни одной. Конечно, Алибала мог купить на базаре что угодно, но он не любил покупного, сам готовить и сушить, как Хырдаханум, не умел, а попросить кого-нибудь не решался.
…Положив телефонную трубку, Алибала некоторое время посидел, откинувшись на спинку дивана. На противоположной стене висело пять фотографий в одинаковых серебристых рамках — фотографии Алибалы и самых дорогих и любимых на свете людей: Хырдаханум, сына, невестки и двух внуков. Одного человека уже не было до Хырдаханум ни голоса не подать, ни рукой не дотянуться… Остальные жили далеко. Жили бы они поблизости, Алибала мог бы ездить, навещать их — времени у него теперь хоть отбавляй. Однажды они с Хырдаханум поехали к детям на Урал. Господи, как обрадовались внуки, когда увидели бабушку и дедушку! Но дорога туда долгая и трудная. Из Баку несколько часов летели самолетом, где-то делали посадку, потом опять долго летели. Хорошо, что Вагиф приехал на аэродром на машине, встретил их, а то до поселка, где он жил, им бы век не добраться. Урал встретил их непривычным холодом, в конце весны люди ходили там в теплой одежде. Эх, была бы жива Хырдаханум, они вместе пошли бы хоть на край света, пешком пошли бы, в любой холод, чтобы увидеть детей и внуков…
Алибала долго предавался воспоминаниям и размышлениям, — спохватившись, увидел, что уже одиннадцать часов. Тогда он оделся и вышел из дому. А пока добрался до центра города, был уже полдень…
…Раскаленный очаг отдавал красноватым светом. Между двух плоских камней, над грудой горящего угля, на металлическом треножнике, каких теперь уже не выпускают, на полвершка выше пламени стоял котел, в котором, не подгорая, жарился и томился в собственном соку и жиру джызбыз. Над очагом колдовал Алибала. Лицо его раскраснелось от жара, и было видно, что он с немалым удовольствием орудует возле очага. Наконец он уцепил большой вилкой кусок потрохов, подул на него и, обжигаясь, съел.
— Агадаи, готовь место для сковороды.
— Сию минутку!
Под фисташковым деревом расстелены две большие циновки, на них постелена чистая скатерть, а на ней горкой лежали испеченные в тендире домашние чуреки, зелень, стояли солонка и перечница. Вокруг скатерти, на тюфячках, поджав под себя ноги, сидели шестеро мужчин. Перед каждым стояла пустая тарелка. Гости степенно разговаривали, но нетерпеливо поглядывали и на Алибалу.
Во главе стола сидел старик с живыми глазами и узкой жесткой бородкой, уважаемый в округе Кебле[2] Меджид.
— Помню, — говорил Кебле Меджид, — да и некоторые из вас тоже, должно быть, еще помнят, там, где теперь стоит памятник Физули, была Куба-мейданы, а рядом — рынок, и вот на этом рынке и по улице Гуси Гаджиева, бывшей Базарной, было расположено много джыз-бызных. Я уж не говорю о тех, которые были разбросаны в разных местах города. Так вот, когда бы ты туда ни пришел, хоть до зари, хоть затемно, тебе предлагали джызбыз. Вкусно и дешево. Человек съедал утром порцию джызбыза и до вечера был сыт… А теперь джызбы-за не найти. Многие молодые люди даже не знают, что такое джызбыз. Обойди хоть весь город — ни одной джыз-бызной не найдешь. Почему их нет? Разве в Баку больше не привозят и не режут баранов? Привозят, режут. Куда больше, чем прежде. В городе столько шашлычных, столько ресторанов, от названий рябит в глазах… В каждом изо дня в день готовят различные мясные блюда, особенно из баранины. А куда же деваются потроха? Или у нынешнего скота легких, почек, печени нету? Или возьмем чурек. Вот он, перед нами. Его аромат слышен издали, дразнит аппетит. А где его пекут? В пекарнях? Иа хлебозаводах? Ничего подобного! Его пекут даглинцы, пекут в старинных тендирах. В государственных магазинах навалом лежит хлеб различных сортов, выпеченный из отличной муки высокого качества, дешевый — куда дешевле чурека. Ведь даглинцы продают чурек, выпеченный из той же муки, раза в два дороже хлеба. Однако многие предпочитают покупать этот чурек у них, а хлеб в магазинах залеживается,
