Но клич «Свободе не изменим!»Пронесся до Владивостока.Свободы песни, снова вас поют!От песен пороха народ зажегся.В кумир свободы люди перельютТот поезд бегства, тот, где я отрекся.Крылатый дух вечернего собораЧугунный взгляд косит на пулеметы.Но ярость бранного позора —Ты жрица, рвущая тенета.Что сделал я? Народной крови темных снегирей*Я бросил около пылающих знамен,Подругу одевая*, как Гирей*,В сноп уменьшительных имен.Проклятья дни! Ужасных мук ужасный стон.А здесь — о, ржавчина и цвель*! —Мне в каждом зипуне мерещится Дантон*,За каждым деревом — Кромвель.
Слово пою я о том,Как огневод, пота струями покрытый, в пастушеской шкуре из пепла, дыма и копоти,Темный и смуглый,Белым поленом кормил тебя,Дровоядного зверя огня.Он, желтозарный, то прятался смертьюЗа забор темноты, то ложился кольцом, как собака,В листве черного дерева мрака.И тогда его глаз нам поведал про оперение синего зимородка.И черными перьями падала черная ветвь темноты.После дико бросался и грыз, гривой сверкнув золотой,Груду полен среброрунных,То глухо выл, пасть к небу подняв, — от холода пламенный голод, жалуясь звездам.Через решетку окна звезды смотрели.И тебя, о, огонь, рабочий кормилТушами белых берез испуганной рощи,Что колыхали главами, про ночь шелестяИ что ему все мало бы, а их ведь не так уже много.О приходе людей были их жалобы. ДажеНа вывеску «Гробов продажа» (крик улиц темноты)Падала тихая сажа.
А яИз вздохов даньСплетаюВ Духов день*.Береза склонялась к соседу,Как воздух зеленый и росный.Когда вы бродили по саду,Вы были смелы и прекрасны.Как будто увядает день его,Береза шуметь не могла.И вы ученица Тургенева!И алое пламя повязки узла!Может быть, завтраМне гордостьСиянье сверкающих гор даст.Может, я сам,К 7 небесамМногих недель проводник,Ваш разум окутаю,Как строгий ледник,И снежными глазамиВ зеленые ручьиПарчой спадая гнутою,Что все мы — ничьи,Плещем у ногТканей низами.Горной тропою поеду я,Вас проповедуя.Что звезды и солнце — все позже устроится.А вы, вы — девушка в день Троицы.
