Теперь и она должна уйти. Он не может дольше сносить эту напасть.
Сакина вышла из строя рабов и покорно пошла за этими тремя: своим отвратительным хозяином, грубым гигантом-солдатом и прекрасной и жестокой женщиной, которая, чувствовала Сакина, уже держит ее судьбу в своих тонких белых руках.
«Я буду бороться, — поклялась Сакина. — Похотливый старик не смог овладеть мной, хотя все пять лет ни о чем другом не думал. Не будет мною владеть и эта золотая тигрица. Клянусь священной памятью отца».
Вместе они прошли по высоким, просторным комнатам резиденции. Сквозь зеленые ставни пробивался мягкий солнечный свет, бросая четкие, как у зебры, полоски тени на пол. В этой солнечной колонии Катинка хорошо себя чувствовала. Ее охватывало безрассудство, стремление к приключениям, к неведомым удовольствиям.
В каждой комнате она ощущала легкое, тонкое женское влияние. Дело было не только в аромате цветов и курений, нет — атмосферу в целом не мог создать этот печальный больной старик, шедший рядом с ней. Катинке не нужно было оглядываться, чтобы почувствовать присутствие девушки, создавшей эту атмосферу: легко шелестело ее шелковое платье, шуршали золотые сандалии на крошечных ногах, чувствовался запах жасмина от ее волос и сладкий мускусный аромат кожи.
Не в пример четко по плиткам стучали сапоги полковника, скрипела кожа, позвякивала шпага на боку. Запах его был сильнее аромата девушки. Острый мужской запах, запах пота и кожи, запах животного — лошади, которую гонишь вперед, сжимая ногами. В этой эмоциональной теплице, где оказалась Катинка, обострились и ее собственные чувства.
Наконец губернатор Клейнханс провел их по всему дому и по газонам, где в тени дубов стоял небольшой бельведер. Здесь под открытым небом был накрыт стол, и Сакина принялась взглядом или легкими изящными жестами руководить слугами.
Катинка заметила, что каждое блюдо вначале подавали Сакине. Та брала кусочек или делала глоток, изящно, как бабочка над распустившейся орхидеей. Она молчала, но трое сидящих за столом постоянно ощущали ее присутствие.
Корнелиус Шредер сидел так близко к Катинке, что, наклоняясь сказать ей что-нибудь, касался ногой ее ноги. Они смотрели вниз, на залив, где недалеко от «Морейской чайки» стоял на якоре «Стандвастигейд». Галеон пришел ночью, груженный полученными назад пряностями и древесиной. На нем уплывет Клейнханс, когда корабль отправится на север, в следующую часть своего плавания, поэтому губернатор спешил закончить свои дела на мысе. Катинка ласково улыбнулась старику поверх бокала с вином, понимая, что при торговле с ним у нее все преимущества.
— Я хочу продать пятнадцать рабов, — говорил он, — и подготовил их список с указанием особенностей нрава, умений и подготовки, а также возраста и состояния здоровья. Пять женщин беременны, так что покупатель может быть уверен в увеличении своего вклада.
Катинка взглянула на листок, который он протянул ей, и положила его на стол.
— Расскажите мне о Сакине, — сказала она. — Я ошибаюсь, или в ней есть северная кровь? Ее отец голландец?
Хотя Сакина стояла рядом, Катинка говорила о девушке, словно о неодушевленном предмете, лишенном слуха и чувств, что-то вроде украшения или красивой картины.
— Вы наблюдательны, мефрау. — Клейнханс наклонил голову. — Но нет, ее отец не голландец. Ее отец был английским купцом, а мать родом с Бали, но женщина высокого положения. Когда я ее увидел, она была средних лет. Однако в молодости была красавицей. И хотя была наложницей англичанина, он обращался с ней как с женой.
Все трое откровенно разглядывали Сакину.
— Да, в ней видна европейская кровь. Это заметно в оттенке ее кожи, в наклоне и форме глаз, — сказала Катинка.
Сакина не смотрела на говорящих, и выражение ее лица не изменилось. Она спокойно продолжала заниматься своими обязанностями.
— Что вы думаете о ее внешности, полковник? — Катинка повернулась к Шредеру и прижала его ногу. — Мне всегда интересно, что мужчина находит привлекательным. Она не кажется вам прелестным маленьким созданием?
Шредер слегка покраснел и повернулся так, чтобы не смотреть прямо на Сакину.
— Мефрау, мне никогда не нравились туземные девушки, даже полукровки.
Лицо Сакины оставалось бесстрастным, хотя, стоя всего в шести футах, она отлично слышала это пренебрежительное замечание.
— В моем вкусе наши красивые голландки. Не стал бы менять чистое золото на отбросы.
— О, полковник, вы очень галантны. Завидую голландским девушкам, которые привлекают ваше внимание.
Она рассмеялась, а он бросил на нее взгляд, более красноречивый, чем слова, которые рвались с его губ, но остались невысказанными.
Катинка снова повернулась к Клейнхансу.
— Ее отец был англичанином. Говорит ли она на этом языке? Это было бы очень полезно, верно?
— Действительно, она хорошо говорит по-английски, но это еще не все. Она умеет считать гульдены и ведет хозяйство очень рачительно и успешно. Остальные рабы уважают ее и слушаются. Она хорошо знает восточные лекарства и средства от всех болезней…
— Настоящее совершенство! — прервала это перечисление Катинка. — Но каков ее нрав? Послушна ли она?
— Она такая, какой вы ее видите, — уклончиво, но с показной откровенностью ответил Клейнханс. — Уверяю вас, мефрау, я владею ею пять лет, и она всегда была образцом послушания.
Лицо Сакины казалось высеченным из нефрита, красивым и отчужденным, но в ее душе все вскипело, когда она услышала эту ложь. Пять лет она сопротивлялась ему, и лишь несколько раз, избив ее до бесчувствия, он смог овладеть ее телом. Но Сакина знала, что он не считает это победой, и утешалась этим. Дважды она приходила в себя, когда он еще пыхтел и напрягался на ней, как животное, проникая в ее сухую неподатливую плоть. Она не считала это поражением, не говорила себе, что он овладел ею, — ведь стоило ей прийти в себя, и она снова начинала отчаянно, решительно сопротивляться, как раньше.
— Ты не женщина, — кричал он в отчаянии, когда она начинала биться и пинаться, выбираясь из-под него, — ты дьявол!
И в крови от укусов и царапин уходил, оставляя ее побитой, но торжествующей. В конце концов он отказался от попыток брать ее силой и попытался уговорить и подкупить.
Однажды, плача, как старуха, он даже предложил ей свободу и замужество. Документ о ее освобождении будет подписан в тот день, когда она выйдет за него замуж.
Сакина только зашипела на него, как кошка.
Дважды она пыталась убить его. Сперва кинжалом, потом — ядом. Клейнханс заставлял ее пробовать все блюда, какие она ему подавала, но ее поддерживала мысль, что однажды у нее получится и она насладится его смертными муками.
— Она и впрямь сущий ангел, — согласилась Катинка, инстинктивно чувствуя, что такое описание лишь усилит гнев описываемой. — Подойди сюда, Сакина, — приказала она, и девушка, гибкая, как тростник на ветру, подошла к ней.
— Наклонись! — сказала Катинка, и Сакина склонилась перед ней, скромно опустив глаза. — Смотри на меня!
Та подняла голову.
Катинка рассмотрела ее лицо и обратилась к Клейнхансу, не глядя на него:
— Вы говорите, она здорова?
— Молода и здорова, ни дня в жизни не болела.
— Она беременна? — спросила Катинка и легко провела рукой по животу девушки. Живот был плоский и твердый.
— Нет, нет! — воскликнул Клейнханс. — Она девственница.
— Никогда нет гарантии такого состояния. Дьявол берет даже самые мощные крепости, — улыбнулась
