мушкетами наготове — позади. Шли они под рокот барабана. Процессия через ворота вышла на площадь.
Дэниел обнял Хэла за плечи; тот с бледным лицом, дрожа на ветру, смотрел на происходящее. Он не сделал попытки высвободиться. Те моряки, у кого головы были покрыты, сняли уборы, размотав грязные тряпки, и молча угрюмо смотрели на носилки, которые проносили под ними.
— Да благословит вас Господь, капитан! — крикнул Нед Тайлер. — Лучший человек не поднимал паруса!
Все хрипло подхватили этот крик, и одна из огромных черных собак Барнарда завыла.
На площади вокруг эшафота в напряженном молчании ждала толпа. Казалось, на призыв ответили все жители колонии. Над их головами, на помосте, стоял в ожидании Неторопливый Джон. На нем был кожаный передник, а на голове соответствующая должности маска — маска смерти. Сквозь прорези в черной материи видны были только глаза и рот.
Процессия под барабанный бой медленно и размеренно приближалась к нему, а Неторопливый Джон ждал, сложив руки на груди. Но даже он повернул голову, когда от губернаторской резиденции подъехала карета и пересекла площадь. Аболи подвел шестерку к основанию эшафота и остановил карету, и Неторопливый Джон поклонился губернатору и его жене.
Глаза Неторопливого Джона в прорезях черной маски не отрывались от Катинки. Он снова поклонился, на этот раз только ей. И она без слов поняла, что он посвящает эту жертву ей, богине Кали.
— Ему вовсе не нужно действовать так церемонно. До сих пор этот осел только портил дело, — сердито сказал Ван де Вельде. — Убил человека, не добившись от него ни слова. Не знаю, что скажет твой отец, да и другие члены Совета, узнав об исчезновении груза. Конечно, обвинят меня. Как всегда.
— И как всегда, я защищу вас, дражайший супруг, — сказала Катинка и встала в карете, чтобы лучше видеть. Эскорт остановился у подножия виселицы, и носилки с неподвижной фигурой подняли на эшафот и положили к ногам Неторопливого Джона. Наблюдатели зашумели, когда палач наклонился и начал свою страшную работу.
Немного позже толпа заревела от возбуждения, ужаса и непристойного торжества, серые лошади заржали и нервно забились от этого звука и запаха свежей человеческой крови. Аболи с бесстрастным лицом, взяв в руки поводья, успокоил их. Он медленно отвернулся от ужасного зрелища и посмотрел на недостроенные стены замка.
Он узнал среди заключенных Хэла. Хэл был ростом почти с Дэниела, и у него теперь была фигура зрелого, взрослого мужчины. Но сердце по-прежнему было мальчишеское. Ему не следовало на это смотреть. Ни один мужчина или мальчик не должен смотреть на смерть своего отца. Сердце самого Аболи едва не разрывалось в грудной клетке, но лицо под сложной татуировкой оставалось бесстрастным. Он снова посмотрел на эшафот: тело сэра Фрэнсиса Кортни медленно поднималось в воздух, и толпа снова заревела. Палач, поднимая тело веревкой за шею, действовал осторожно и уверенно. Требовалось мастерство, чтобы не сломать шею преждевременно и не закончить все слишком быстро. Предметом гордости палача было умение погасить самую последнюю искру жизни лишь после того, как будут извлечены внутренности.
Аболи решительно отвел взгляд и снова посмотрел на трагическую фигуру Хэла Кортни на стене замка. Не оплакивай его, Гандвейн. Он был мужчина и прожил жизнь как мужчина. Он плавал по всем океанам и сражался, как должен сражаться воин. Он знал звезды и обычаи людей. Никого не называл своим хозяином и не показывал спину никакому врагу. Нет, Гандвейн, мы не должны оплакивать его, ты и я. Он никогда не умрет, пока живет в наших сердцах.
В течение четырех дней изувеченное тело сэра Фрэнсиса Кортни было выставлено на всеобщее обозрение. Каждое утро на рассвете Хэл смотрел на площадь и видел, что оно по-прежнему висит там. С берега прилетали кричащие стаи чаек на черных и белых крыльях и шумно дрались из-за угощения. Насытившись, они покрывали виселицу и эшафот жидкими испражнениями.
Теперь Хэл ненавидел свое острое зрение, которое не позволяло ему пропустить ни одной подробности из ужасного превращения, происходившего у него на глазах. На третий день птицы полностью склевали мясо с головы отца, и теперь череп пустыми глазницами улыбался в небо. Бюргеры по пути в замок далеко обходили эшафот, на котором висело тело, а женщины, проходя, прижимали к носу подушечку с ароматными травами.
Однако на рассвете пятого дня, посмотрев на виселицу, Хэл обнаружил, что она пуста. Жалкие останки отца больше не висели там, а чайки вернулись на берег.
— Слава милосердному Господу, — шепотом сказал Нед Тайлер Дэниелу. — Теперь молодой Хэл начнет выздоравливать.
— Однако странно, что труп убрали так скоро. — Дэниел был удивлен. — Никогда не подумал бы, что Ван де Вельде способен на сочувствие.
Сакина показала ему, как отодвигать решетку на маленьком заднем окне в помещениях для рабов и протискиваться в него. За долгие годы охрана резиденции стала беспечной, и Аболи без труда укрылся от охранников. Три ночи подряд уходил он из резиденции. Сакина предупредила, что он должен возвращаться не позже чем за два часа до рассвета — в это время охрана просыпается и делает вид, будто проявляет бдительность, чтобы произвести впечатление на просыпающихся слуг.
Выбравшись наружу, Аболи меньше чем за час добрался до границы колонии, обозначенной живой изгородью из кустов горького миндаля, посаженных по приказу губернатора. Хотя изгородь не густая и в ней немало брешей, ни один бюргер не имеет права проходить через нее без разрешения губернатора. Никому из обитавших с противоположной стороны рассеянных племен готтентотов, населявших дикие пустыни, горы и леса, не разрешалось преодолевать изгородь и проникать в колонию. По приказу Компании всех, кто пересекал границу, расстреливали или вешали. Компания решила больше не терпеть вероломство дикарей и их воровство, когда к ним в руки попадала выпивка. Развратное поведение их женщин, которые задирали кожаную юбочку за горсть бус или какой-нибудь пустяк, угрожало нравственности богобоязненных жителей колонии. Отдельным дикарям, которые могли быть полезны как солдаты или слуги, разрешалось оставаться в колонии, но остальных безжалостно прогоняли в дикую местность, где им место.
Каждую ночь Аболи пересекал эту границу и, как большой черный призрак, рыскал по равнине, отделявшей Столовую гору и окружавшие ее холмы от главных хребтов африканского материка. Дикие звери не покинули эти места, потому что мало кому из белых разрешалось покидать границы и охотиться на них. Здесь Аболи слышал хор охотящегося львиного прайда, который хорошо помнил с детства; от этого хора кровь стыла в жилах. Леопарды рычали в зарослях. Часто Аболи вспугивал невидимое стало антилоп, которое с топотом убегало в ночь.
Аболи нужен был черный бык. Дважды он был так близко, что ощущал запах стада в зарослях. Этот запах напомнил ему отцовское стадо скота, за которым он присматривал в детстве, еще до своего обрезания. Он слышал мычание огромных самцов и телят, шел по глубоким следам копыт и видел груды помета, от которого еще поднимался пар. Но всякий раз, когда он подбирался к стаду, ветер подводил его. Животные, почуяв его присутствие, убегали в заросли, и топот копыт стихал в удалении. Аболи не мог дальше преследовать их, потому что уже миновала полночь, а ему еще предстояло несколько часов идти до изгороди из миндаля и своей каморки в помещениях для рабов.
На третью ночь он рискнул и выбрался в окно на час раньше, чем считала разумным Сакина. Одна из собак побежала за ним, но прежде чем она смогла поднять охрану, Аболи негромким свистом успокоил ее. Собака узнала его и принюхалась к его руке. Он погладил ее по голове и негромко зашептал на языке леса; когда он, как тень, перебрался через стену, собака повизгивала и махала хвостом.
В прошлые охоты Аболи узнал, что каждую ночь стадо покидает густые лесные заросли и идет на водопой к источнику в миле от живой изгороди. Он знал, что, если пересечет изгородь до полуночи, сможет застать животных еще в воде. Так лучше всего заметить быка и подобраться к нему.
Из дупла дерева на краю леса он достал лук, который сам изготовил из ветви дикой оливы. Сакина украла один железный наконечник из коллекции оружия, которую собрал губернатор Клейнханс за время службы в Вест-Индии и которая теперь висела на стене резиденции. Маловероятно, чтобы кто-нибудь заметил отсутствие наконечника среди десятков сабель, щитов и ножей, составлявших экспозицию.
— Я верну его тебе, — пообещал Аболи Сакине. — Не хочу, чтобы ты пострадала из-за его исчезновения.
