Появление старого охотника на поле сражения произвело большое смятение между апачами. Они знали слишком хорошо старого охотника за пушным зверем и до сих пор изо всех белых боялись только его одного. Им было известно, что он владеет ножом не хуже ружья. Белые щадили, сколько могли, детей и женщин, но эти последние не желали пощады; видя, как падали их отцы и мужья, они с раздирающим душу криком и надгробным пением сами бросались под нож и секиру нападающих. Таким образом, от всего племени апачей, числом до тысячи человек, в этот день в живых осталось не более двухсот, да и те, вероятно, были бы перебиты, если бы восход солнца не остановил этого безумного кровопролития.
Ущелье, в котором был расположен стан апачей, представляло ужасную картину. Казалось, будто через всю долину протекала широкая река; вода этой реки была кроваво-красного цвета. Это была кровь индейцев. Вигвамы были снесены. Изрытая почва исчезала буквально под трупами убитых и тяжело раненных.
— Победа! — воскликнул громко Редвиц. — Мы одержали настоящую победу!
— Да, мы одержали победу, — проговорил Зонненкамп, спускаясь с высоты и радостно обнимая своего зятя. — Обе женщины спасены, и мы исполнили дело мести и кары.
— Да, они спасены, — провозгласил Лейхтвейс, — я сам снял их с костра, разрезав связывавшие их веревки. Но во всей этой суматохе я их потерял из вида. Вас же, мой почтенный друг господин Зонненкамп, я благодарю от всего сердца, потому что спасением моей жены и жены моего приятеля мы обязаны главным образом вам. С этой минуты я принадлежу вам душой и телом; положитесь на меня, я до конца жизни буду к вашим услугам, как только вы этого пожелаете.
Зонненкамп взял руку Лейхтвейса и крепко пожал ее.
— Не мне вы должны служить. Вы должны продолжить дело этих трех лет, дело насаждения цивилизации в этом далеком первобытном крае. Вы должны снова возвести то, что разрушили близорукость и злоба человеческая.
— Лораберг должен снова возродиться! — воскликнул Лейхтвейс. — Или, по крайней мере, новое поселение должно возникнуть на развалинах Лораберга, хотя бы и под другим названием.
— Дело не в имени, — перебил его Зонненкамп. — Если в этом поселении будет процветать упорный труд и мирное согласие, то вы будете одним из людей, показавших путь к благодетельной, полезной деятельности. Этот обет вы исполните свято, я знаю, что слово Лейхтвейса так же твердо, как если бы было вырезано медью на камне.
— А теперь отправимся разыскивать наших жен, — предложил Зигрист. — Мое сердце полно страхом. Мы, может быть, нехорошо поступили, бросив их на произвол судьбы.
Зонненкамп и майор, Лейхтвейс и Зигрист поспешно пошли по усеянному трупами стану апачей. К ним присоединились и остальные товарищи. Наконец они нашли обеих женщин. К великой радости и счастью мужей, обе были здоровы и невредимы. Но при них они нашли умирающую, около которой Лора и Елизавета стояли на коленях. Это был Барберини, шестой товарищ разбойника Лейхтвейса.
При виде красавицы, истекающей кровью между Елизаветой и Лорой, у Зигриста и Лейхтвейса вырвался крик ужаса. Теперь ни для кого не могло быть тайной, что Барберини была женщина, так как Лора расстегнула кафтан и рубашку несчастной, чтобы облегчить ее дыхание.
— Что это? — воскликнул вздрогнув Зонненкамп, нагибаясь ближе. — Кто этот несчастный?.. Кто это?..
Слово замерло на его губах. Он нагнулся еще ближе, и когда поднялся, то лицо его было бело как мел и на лбу появились бесчисленные морщины.
— Аделина! — воскликнул он, дрожа всем телом. — Аделина!.. Моя жена, изменившая мне… Она живет… моя жена живет…
— Она умирает, — тихо перебил его Лейхтвейс. — Да, она умирает, господин Зонненкамп, ваша жена умирает… Теперь я могу открыть вам всю тайну. Вы дали мне приказ привести в исполнение смертный приговор, который вы некогда произнесли над Аделиной. Я ее увел в лес и поставил к дереву, но когда я прицелился, то моя рука дрогнула первый раз в жизни, и пуля пролетела мимо. Я не мог убить женщины. Тогда Аделина рассказала мне историю всей своей жизни, и я знаю, почему она покинула вас. Клянусь именем Всемогущего Господа, которому я обязан спасением своей жены, что Аделина невиновна. Она была подчинена адской силе и сделалась вашим врагом только потому, что к этому ее обязывала данная ею священная клятва. Теперь не время рассказывать трогательную историю Аделины. Но вы, господин Зонненкамп, конечно, поверите мне, я не стану обманывать вас в такую торжественную минуту. Пусть Бог покарает меня, если я не скажу вам по всей справедливости: простите ее, помилуйте несчастную, господин Зонненкамп, она лучше, чем кажется, и перенесла очень много тяжелого.
— Я верю вам, Лейхтвейс.
С этими словами Зонненкамп опустился на колени перед умирающей женой.
— Аделина, — произнес он, глубоко потрясенный, и горячие слезы заливали его лицо. — Аделина… погляди на меня… скажи мне хоть одно еще слово… мне сдается, нам нужно очень многое простить друг другу, прежде чем мы расстанемся навеки…
Эти слова преданного мужа на время вернули умирающую к жизни. Смерть сжалилась над ней. Она послала короткий отдых своей жертве; еще раз соединила два сердца, разлученные враждебной силой, всю жизнь тщетно искавшие друг друга. Аделина Барберини медленно открыла глаза. Ее сверкающий холодным блеском взор остановился на Зонненкампе, который, рыдая, протянул ей руку. Она положила в нее свои усталые белые руки.
— Пришел ли ты, Андреас… пришел ли ты за тем, чтобы простить меня?.. Знаешь ли ты теперь все?.. Не правда ли, ты теперь больше не осуждаешь меня?.. Ты знаешь теперь, что твоя несчастная жена была неповинна во многом дурном, что она причинила тебе? О, Андреас, скажи мне, что ты меня прощаешь; одно это слово, одно слово, оно будет звучать для меня прощением, когда я буду умирать. Я уйду тихо-тихо… Смерть пошлет мне мир, которого я не могла найти на земле.
— Аделина! — воскликнул Зонненкамп. — Моя любимая, прекрасная жена, я всегда любил тебя, я и теперь тебя люблю и буду любить до последней минуты моей жизни. Прощаю тебе от души все и тебя молю простить меня, простить ради нашего дитя, нашей Гунды.
— Наше дитя… — прошептала умирающая. — Передай ей мое последнее прости… Скажи ей, что над ее головой витает благословение ее матери, которая ее всегда любила. Передай ей, что я умираю, примиренная с тобой… примиренная…
Она несколько раз повторила «примиренная», но с каждым разом все тише и тише. Выражение тихого счастья легло на ее просветленные черты.
Зонненкамп нагнулся совсем близко к ее лицу, положил руку к ней на плечо и прижался губами к ее губам.
— Как сладок твой поцелуй, Андреас, — тихим вздохом пронеслись слова несчастной женщины. — С этим поцелуем моя душа отлетит в вечность.
Но это счастье ей не было дано. Еще с четверть часа продолжались ее предсмертные муки. Она все повторяла «примиренная», «примиренная»… Наконец сознание ее стало блуждать в прошедшем, и страшные картины рисовались перед ее отлетающим воображением.
— Андреас! — вдруг закричала она выпрямившись и уставившись в пространство стекленеющими глазами. — Держи меня, защити меня, вот он, вот он идет, этот негодяй, Галлони… Ты опять хочешь заставить меня подчиниться тебе?.. Я не хочу… Не хочу… Магнетизм — адское… помогите… Месмер… помогите!.. Андреас… Месмер… я не могу больше понимать вас… Ваши черты сливаются… Я коченею… Как темно кругом… Нет, Мария Терезия, я не могу сдержать клятвы… любовь сильнее королевской власти… Я люблю его… я с ним примирилась, примирилась, примирилась…
Дрожь пробежала по дивному телу Аделины, голова ее откинулась назад, и глубокий вздох порвал последнюю нить, привязывающую ее к земле.
— Она скончалась! Аделина Барберини умерла!
С этими словами Зонненкамп закрыл ей глаза. Долго сидел он неподвижно около покойницы, окруженный разбойниками. Лора и Елизавета стояли тут же, нежно прижавшись к своим мужьям. А над головами этой группы тихо колыхались верхушки гигантских деревьев первобытного леса.
Зонненкамп велел очистить всю долину от трупов дикарей. Их побросали в реку Гилу, течение которой унесло их в море.
