— Умри, Лора фон Берген! — крикнул Батьяни страшным голосом. — Умри! Лейхтвейс увидит тебя уже трупом.
Томагавк был нацелен в голову несчастной Лоры. Но прежде чем острие успело врезаться в нее, Батьяни громко вскрикнул и оружие упало из его рук. Какой-то юноша воткнул нож в его грудь. Это был Барберини.
— Спасена! — воскликнул он, обращаясь к Лоре. — Если я навлек на вас нападение апачей, забыв объявить их вероломному вождю имя Елизаветы в числе товарищей, которым он обещал даровать жизнь, то теперь, по крайней мере, имею счастье спасти вашу жизнь от руки негодяя Батьяни.
— Я воздам тебе за это, — крикнул Батьяни, делая большие усилия, чтобы приподняться.
Раздался выстрел, и Барберини упал на землю. Батьяни, должно быть, нащупал пистолет в траве, поднял его и выстрелил в Барберини. Пуля пронзила его грудь. Все это произошло с такой неожиданной быстротой, что Лора и Елизавета не успели помешать Батьяни.
— Барберини! Аделина Барберини! Тяжело ты ранена? Неужели этот негодяй убил тебя?
— Мне кажется, он приготовил меня в далекий путь, — глухо ответила Аделина. — Пуля проникла к самому сердцу, мне нет спасения… я это знаю. Я умру здесь, в первобытной глуши Америки.
— Нет, ты не умрешь! — воскликнула Елизавета.
— Ты не должна умереть, — повторила Лора. — Ты отважный герой, ты отдала жизнь за мое спасение. Нет, нет, ты будешь жить, хотя бы для того, чтобы я могла вознаградить твое доброе дело!
— Оно не нуждается в награде, — прошептала Аделина. — Твой муж, Генрих Антон Лейхтвейс, спас мою жизнь, тогда как я уже потеряла право на нее. При помощи труда он дал мне возможность исправить много прежних заблуждений. Это гораздо больше того, что я сделала для тебя, Лора фон Берген.
Лора взяла уголок рубашки, так как дикари отняли у нее платок, и прижала ее к зияющей ране Аделины, остановив струю крови. Елизавета положила к себе на колени голову умирающей, и обе женщины старались всеми способами продлить затухающую жизнь.
Аделина закрыла глаза. Она еще жила, но, казалось, боролась со смертью. Она уже не могла отвечать на вопросы Лоры и Елизаветы: ее губы бледнели и покрывались синевой, ее лицо, такое прекрасное, возбуждавшее некогда всеобщий восторг, тускнело и темнело с ужасающей быстротой.
— Унесем ее подальше от этих страшных людей, — сказала Лора Елизавете.
— Смотри, Батьяни еще жив, но я думаю, что он на этот раз не минует смерти: нож Барберини еще торчит в его груди.
С диким криком вырвал граф Батьяни нож из своей раны. Он попробовал привстать, но так как это ему не удалось, то он бросил нож с размаха в Лору. Он прицелился хорошо, и блестящий клинок наверное попал бы в грудь несчастной, если бы Лора быстрым движением не откинулась назад, избавив себя этим от верной смерти. Нож скользнул по ее левому плечу и воткнулся в дерн, обагренный кровью.
Обе женщины отнесли Аделину на такое расстояние от Батьяни, чтобы он не мог видеть ее.
— Я умру не отомстив, — скрежетал он, яростно стискивая зубы. — Подлая, как она глубоко вонзила нож в мою грудь. Может быть, я еще мог быть спасен, но здесь, между этими варварами, проклятыми дикарями, кто сделает мне перевязку и будет ухаживать за мной? Я истеку кровью, а Лора фон Берген будет жить… жить… и Лейхтвейс будет торжествовать… Черт побери, какой скверный конец!
В это мгновение Батьяни услышал звук шагов: кто-то торопливо бежал по направлению к нему. Он приподнялся, взглянул и увидел двух молодых апачей. Они, должно быть, прорвали плотное кольцо, которым Лейхтвейс окружил их соплеменников, и бежали к реке.
— Апачи! — закричал Батьяни, озаренный лучом надежды. — Апачи! Не бросайте в беде вашего ученого врача, последователя белого Габри. Апачи, спасите меня, поднимите и унесите с собой. В благодарность я сведу вас в такое место, где вы найдете дичь в страшном изобилии и куда бледнолицый никогда не попадет, клянусь вам! Апачи, возьмите меня с собой. Великий Дух вознаградит вас, если вы воины, настоящие воины, то сжальтесь надо мной!
Апачи вздрогнули, оглянулись назад, где все еще продолжалась борьба. Один из них заговорил:
— Но ты ведь затруднишь наше бегство. Ты тяжело ранен, а мы должны переплыть на тот берег, чтобы избежать пуль этого проклятого бледнолицего!
— Да погубит вас Тайфу, — простонал Батьяни, подняв руки к небу. — Апачи превратились в трусов, они бегут… Если вы хотите, чтобы Тайфу и другие боги не гневались на ваше бегство, то спасите святого человека, спасите меня. Я один могу примирить вас со всеми богами. Иначе вы никогда не достигнете места блаженства ваших предков. Ваши красные души будут блуждать по свету, плача и вздыхая, пока не перейдут в тело какой-нибудь змеи, крысы или птицы. Апачи, неужели вы допустите это? Неужели вы убежите без меня?
Эти слова, казалось, произвели впечатление на юношей. Оба воина поспешно переговорили о чем-то между собой, затем нагнулись и подняли Батьяни. Один из них закинул его себе на спину, а другой торопливо захватил найденное им у костра ружье. Таким образом они дошли со своей ношей благополучно до берега. Они рассчитывали найти тут лодки и когда говорили Батьяни, что им придется переплыть реку, то предполагали воспользоваться одной из них. Но теперь они увидели, что им придется буквально перебираться вплавь на тот берег. Они рассуждали недолго. Сзади были ужас и смерть, а перед ними — уходящая вдаль река Гила. Если они вернутся назад, то погибнут. Если доверятся течению, то, может быть, еще будут спасены.
— Вниз, вниз, в реку, — кричал Батьяни хриплым голосом. — Я очень легок, вам не будет трудно переплыть со мною реку.
Индейцы прыгнули в воду. Они поместили Батьяни между собой. Одной рукой поддерживали его с обеих сторон, а другой, свободной, гребли, как веслом. Им приходилось сильно бороться, плывя против течения, и нужно было иметь всю силу и привычку индейцев, чтобы устоять против напора воды. Но по прошествии десяти страшных минут, в продолжение которых индейцы с Батьяни были раз десять на волосок от смерти, их ноги почувствовали твердую землю. Они вышли на берег, пробрались в лес и вместе со своей ношей скрылись в ущельях Сьерра-Невады.
Племя апачей, проживавших в Аризоне, было за эти дни почти окончательно истреблено. Только несколько индейцев избежали кровавой бойни, покрывшей белых в истории индейских войн неувядаемой славой.
Лейхтвейс дрался с ожесточением. Выпустив последнюю пулю, он повернул ружье и продолжал убивать прикладом. Минутами вокруг него не было ничего слышно, кроме треска черепов.
Не меньшие чудеса храбрости выказывал и Зигрист. Злоба против тех, кто оскорбил его жену, заставила его забыть о самом себе. Он принимал участие в самых горячих схватках. Вооружившись секирой, он действовал ею, как безумный. Он не обращал внимания на то, что сам был покрыт многочисленными ранами. Ему доставляло наслаждение видеть, как под его ударами падают апачи.
Рорбек оказался, как всегда, великолепным стрелком: ни одна пуля не миновала цели. Он вместе с Бруно поднялся на маленькую возвышенность и оттуда посылал пулю за пулей в ряды апачей. Стоны, предсмертные крики, падение тел сопровождали каждый его выстрел.
Резике и Бенсберг также дрались в густой толпе. Бенсберг чуть не был скальпирован гигантским индейцем. Сделав неловкое движение, он поскользнулся и упал. На него тотчас же набросился огромного роста краснокожий. Схватив крепко одной рукой его шею, индеец другой рукой уже занес над ним нож. Но, к счастью, Резике заметил опасность, в какой находился его друг, и сильным ударом приклада уложил на месте апача. С разбитым черепом гигант свалился на землю, а Бенсберг, несмотря на рану на лбу, вскочил и снова бросился в битву.
Редвиц также не терял времени на высотах. Отважный кавалерист не довольствовался командой над людьми, но хотел и сам лично принять участие в битве. Он сбежал с опасностью для жизни со скалистых уступов и бросился в битву. Редвиц сеял кругом себя смерть и гибель; множество индейцев упало от его руки.
Что касается старого Боба, то он с наслаждением убивал каждого индейца, пытавшегося выбежать из ущелья.
— К черту, краснокожие псы, — гремел он каждую минуту. — Похитители женщин! Я вам докажу, что почва свободной Америки не хочет дольше терпеть вас!
