Через несколько минут к ним подошел Ярошиньский.
— Какое знание народности! — сказал он по-французски, восхищаясь удалью певцов.
— Только на что оно употребляется, это знание, — ответил Розанов.
— Ну, молодежь… Что ее осуждать строго, — проговорил снисходительно Ярошиньский.
А певцы все пели одну гадость за другою и потом вдруг заспорили. Вспоминали разные женские и мужские имена, делали из них грязнейшие комбинации и, наконец, остановись на одной из таких пошлых и совершенно нелепых комбинаций, разделились на голоса. Одни утверждали, что
На сцене было имя маркизы: Розанов, Ярошиньский и Райнер это хорошо слышали.
— Что там спорить, — воскликнул Белоярцев: — дело всем известное, коли про то уж песня поется; из песни слова не выкинешь, — и, дернув рукою по струнам гитары, Белоярцев запел в голос «Ивушки»:
подхватывал хор и, продолжая пародию, пропел подлейшее предположение о причинах невеселого сиденья «Баралихи».
Розанов пожал плечами и сказал:
— Это уж из рук вон подло.
Но Райнер совсем не совладел собой. Бледный, дрожа всем телом, со слезами, брызнувшими на щеки, он скоро вошел в залу и сказал:
— Господа, объявляю вам, что это низость.
— Что такое? — спросили остановившиеся певцы.
— Низость, это низость — ходить в дом к честной женщине и петь на ее счет такие гнусные песий. Здесь нет ее детей, и я отвечаю за «ее каждому, кто еще скажет на ее счет хоть одно непристойное слово.
Вмешательством Розанова, Ярошиньского и Рациборского сцена эта прекращена без дальнейших последствий.
Райнера увели в спальню Рациборского; веселой компании откупорили новую бутылку.
Но у певцов уже не заваривалось новое веселье. Они полушепотом подтрунивали над Райнером и пробовали было запеть что-то, чтобы не изобличать своей трусости и конфуза, но уж все это не удавалось, и они стали собираться домой.
Только не могли никак уговорить идти Барилочку и Арапова. Эти упорно отказывались, говоря, что у них здесь еще дело.
Бычков, Пархоменко, Слободзиньский, Белоярцев и Завулонов стали прощаться.
— Вы не сердитесь, Райнер, — увещательно сказал Белоярцев.
— Я и не сердился, — отвечал тот вежливо.
— То-то, это ведь смешно.
— Ну, это мое дело, — проговорил Райнер, высвобождая слегка свою руку из руки Белоярцева.
Переходя через залу, компания застала Арапова и Барилочку за музыкальными занятиями.
Барилочка щипал без толку гитару и пел:
А Арапов дурел:
Как их ни звали, чем ни соблазняли «в ночной тиши не», — «дело есть», — отвечал коротко Арапов и опять, хлопнув себя ладонями по коленям, задувал:
А Барилочка в ответ на приглашение махал головой и ревел:
Бычков пошел просить Розанова, чтобы он взял Арапова.
Когда он вошел в спальню Рациборского, Райнер и Розанов уже прощались.
— Вот то-то я и мувю, — говорил Ярошпньский, держа в своей руке руку Розанова.
— Да. Надо ждать; все же теперь не то, что было. «Сила есть и в терпенье»*. Надо испытать все мирные средства, а не подводить народ под страдания.
— Так, так, — утверждал Ярошиньскнй.
— По крайней мере верно, что задача не в том, чтобы мстить, — тихо сказал Райнер.
— Народ и не помышляет ни о каких революциях.
— Так, так, — хлопы всегда хлопы.
— Нет, не то, а они благодарны теперь, — вот что.
— Так, так, — опять подтвердил Ярошиньский, — ях это от разу видать, что пан Розанов знает свою краину.
— К черту этакое знание! — крикнул Бычков. — Народ нужно знать по его духу, а в вицмундире его не узнают.
Райнер и Розанов пошли вон, ничего не отвечая на эту выходку.
— Ой, шкода людей, шкода таких отважных людей, як вы, — говорил Ярошиньский, идучи сзади их с Бычковым. — Цалый край еще дикий.
— Мы на то идем, — отвечал Бычков. — Отомстим за вековое порабощение и ляжем.
— Жал
— На наше место вырастет поколение: мы удобрим ему почву, мы польем ее кровью, — яростно
