Том 3. Произведения 1857-1863 гг

которыми сталкивался Толстой, убеждения не влияли на поступки и только создавали иллюзию духовной жизни. Глубоко осознав, можно даже сказать, пережив несостоятельность теории искусства для искусства, Толстой призрачной жизни людей, развлекающихся духовным, противопоставляет безыскусную, цельную, естественную жизнь, и в этом смысле Ерошка для него выше Альберта. Толстой был прав, когда защищал тех, кто строил, пахал, торговал, рожал детей и воспитывал их, от пренебрежительного отношения либерального снобизма, с которым он сам столкнулся, когда отошел от литературы. Отстаивая свою жизненную позицию, Толстой в ответ на высокомерные поучения известного русского либерала Б. Н. Чичерина писал: «Тебе странно, как учить грязных ребят. Мне непонятно, как, уважая себя, можно писать о освобождении — статью. — Разве можно сказать в статье одну мильонную долю того, что знаешь и что нужно бы сказать, и хоть что- нибудь новое и хоть одну мысль справедливую, истинно справедливую. А посадить дерево можно и научить плести лапти наверно можно» (т. 60, с. 380). Еще раньше аналогичные суждения Толстой высказал в письмо к В. П. Боткину. Они очень важны для понимания толстовской эволюции, в них — зародыш философии истории «Войны и мира». Толстой убежден, что все общественные и политические деятели — «…рабы самих себя и событий», для него это закон, и потому «…коли понял этот закон, хорошенько всем существом понял, то такая деятельность уже становится невозможна. То ли дело срубить лес, построить дом и т. д.» (там же, с. 249). Однако писатель был склонен, в свою очередь, вообще недооценивать общественную и политическую деятельность. Отсюда его идеализация «природного» человека в «Казаках».

Но человеку «природному», совершающему некий неизменный жизненный цикл («умирают, родятся, совокупляются, опять родятся…»), противостоит человек, живущий в изменяющемся мире, с его сложными историческими, общественными, политическими связями.

Еще Белинский писал: «Наш век — век по преимуществу исторический. Все думы, все вопросы наши и ответы на них, вся наша деятельность вырастает из исторической почвы и на исторической почве».[84]

В России, в это время подготовки и проведения крестьянской реформы, происходили события, меняющие ее облик буквально на глазах. И потому Толстому необходимо было понять исторические закономерности и осмыслить свою роль в историческом процессе, чтобы понять сложившуюся в стране ситуацию. «Нам, людям практическим, нельзя жить без этого» (т. 60, с. 374), — писал он Герцену в марте 1861 года.

Вот почему глубоко закономерным было обращение писателя к исторической теме. Судя по письму к Герцену 14/26 марта 1861 года, Толстой начал свой роман «Декабристы» в конце 1860 года. «Я затеял месяца 4 тому назад роман, героем которого должен быть возвращающийся декабрист» (там же), — сообщал Толстой. Однако, написав три главы, он от современности перешел к событиям 1825 года, затем, чтобы понять своего героя, обращается к его молодости, которая «совпадала с славной для России эпохой 1812 года» (т. 13, с. 54). Занявшись изучением времени войны с Наполеоном, Толстой в корне меняет замысел своего произведения. «…Личность моего героя, — пишет он, — отступила на задний план, а на первый план стали, с равным интересом для меня, и молодые и старые люди, и мужчины и женщины того времени» (там же).

Так от замысла романа Толстой пришел к роману-эпопее. И предпосылка этой жанровой метаморфозы содержится в мысли главного героя «Декабристов» Петра Лабазова. «Я того мнения, — говорит он, — что сила России не в нас, а в народе».

За шесть лет (1857–1863) Толстой прошел путь от «Альберта», поэтизировавшего исключительную личность художника, до романа-эпопеи, утверждающего «мысль народную».

«Из записок князя Д. Нехлюдова. Люцерн». — Впервые рассказ напечатан в журн. «Современник», 1857, № 9.

Судя по записи в Дневнике, Толстой приступил к работе 9 июля 1857 года, а 11 июля рассказ был уже завершен. После короткого перерыва «Люцерн» был переработан и к 18 июля обрел свою окончательную форму. Вернувшись в Россию, Толстой познакомил со своим новым произведением редакцию «Современника», о чем свидетельствует запись в его Дневнике: «Прочел им Люцерн. Подействовало на них» (1 августа 1857 г.) (т. 47, с. 150).

Рассказ при своем появлении не привлек внимания критики. Среди других журнальных новинок «Люцерн» был упомянут в газете «С.-Петербургские ведомости» (1857, № 210, 28 сентября). В 1862 году в статье «Явления современной литературы, пропущенные нашей критикой» (журн. «Время», 1862, №№ 1 и 9) А. Григорьев в ряду других произведений называет и «Люцерн». По мнению критика, «Альберт» и «Люцерн» «расходятся в духе направления» с журналом «Современник», где они были напечатаны.

Подробный анализ рассказа дан в статье Д. Писарева «Промахи незрелой мысли» (журн. «Русское слово», 1864, № 12). В Нехлюдове критик видит барина, не воспитавшего «самого себя в строгой школе положительной науки и полезного труда». Мечтательность, склонность к рефлексии, повышенная чувствительность героя порождены, по мнению Писарева, праздностью и отсутствием жизненной цели.

Писарев считал, что автор крайне преувеличил значение описанного им события. Эту точку зрения можно рассматривать как наиболее характерную для современников Толстого.

Близок к оценке Писарева и И. И. Панаев. «Видно, что это писал благородный и талантливый, но очень молодой человек, из ничтожного факта выводящий бог знает что и громящий беспощадно все, что человечество вырабатывало веками, потом и кровью…» («Тургенев и круг «Современника». «Academia», 1930, с. 428).

Литературным друзьям Л. Толстого того времени, оценками которых он особенно дорожил, Боткину и Анненкову, «Люцерн» не понравился. «Повесть его, ребячески восторженная, мне не поправилась, — писал Анненков Тургеневу. — Она походит на булавочку, головке которой даны размеры воздушного шара в три сажени диаметра» («Труды публичной библиотеки СССР имени В. И. Ленина», вып. III. М., 1934, с.72).

«Альберт». — Впервые повесть напечатана в журн. «Современник», 1858, № 8.

В январе 1857 года Л. Толстой познакомился с талантливым скрипачом Г. Кизеветтером, который и явился прообразом главного героя повести. (Подробные сведения о нем содержатся в статье В. И. Срезневского. «Георг Кизеветтер, скрипач Петербургских театров (к истории творчества Л. Н. Толстого). 1857–1858». — в кн.: «Толстой. 1850–1860. Материалы. Статьи». Л., 1927).

«История Кизеветтера подмывает меня», — записывает Толстой в Дневнике 7 января 1857 года. 8 и 10 января Кизеветтер приходит к писателю в дом. «Он умен, гениален и здрав. Он гениальный юродивый» — так отзывается о своем новом знакомом Толстой в Дневнике 8 января (т. 47, с. 109, 110). Видимо, в середине месяца писатель приступил к работе над повестью.

Вскоре (28 января 1857 г.) Толстой отправляется в первое заграничное путешествие и там продолжает работу над «Альбертом».

Дневниковые записи этого времени отражают постоянные колебания писателя в оценках создаваемого произведения. 6 мая 1857 года: «…перечел Кизеветтера. Хорошо». 24 июня: «Читал Боткину «Поврежденного». Действительно, это плохо» (там же, с. 126, 137).

Очевидно, Толстой испытывал трудности в процессе писания повести. Все же в конце ноября «Погибший» был закончен и послан в редакцию «Современника». Повесть была уже набрана, когда в письме к Толстому Некрасов дал ей отрицательную оценку, предоставив автору самому решать дальнейшую судьбу произведения. «Главная вина Вашей неудачи, — писал Некрасов в письме 16 декабря 1857 года, — в неудачном выборе сюжета, который, не говоря о том, что весьма избит, труден почти до невозможности и неблагодарен… Как Вы там себе ни смотрите на Вашего героя, а читателю поминутно кажется, что Вашему герою с его любовью и хорошо устроенным внутренним миром нужен доктор, а искусству с ним делать нечего» (Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч. и писем, т. X. М., 1952, с. 372).

Толстой ответил на письмо Некрасова через два дня, 18 декабря 1857 года: «Печатать ее [повесть] теперь нельзя, потому что, как я писал вам, надо в ней исправить и изменить многое. 30 числа я еще просил вас прислать мне ее назад. Напрасно вы не прислали. Что это не повесть описательная, а исключительная, которая по своему смыслу вся должна стоять на психологических и лирических местах и потому не должна и