— Во-первых, ступай и попроси у Рейнольдса дуэльные пистолеты. Отнеси их к Форресту и Трейси и предложи свои услуги в качестве заряжающего — ты всюду лезешь, так что они с удовольствием примут твои услуги, и у них не зародится никакого сомнения.
— Неужели? — воскликнул он. — Они же знают, что я твой закадычный друг, Флэши.
— Ты же офицер и джентльмен, — напомнил я ему. — Могут ли они хоть на минуту представить, что ты затеваешь такую подлую штуку, а? Нет-нет, Томми, не бери в голову. А поутру, в присутствии хирурга и секундантов ты зарядишь их. Очень аккуратно. Только не говори мне, что ты не сумеешь спрятать в ладони пистолетную пулю.
— О, да, — кивает он. — С легкостью. Но…
— Десять тысяч фунтов, — говорю я.
Он облизнул губы.
— Боже правый, — говорит он наконец. — Десять тысяч. Уф! Честное слово, Флэш?
— Честное слово, — отвечаю я, закуривая новую чируту.
— Я сделаю это. Господи! Флэш, да ты сам дьявол! Но ты же не станешь убивать его? Я не хочу принимать участия в убийстве.
— С моей стороны капитану Бернье грозит не большая опасность, чем мне с его, — уверил я Тома. — А теперь, ноги в руки, и к Рейнольдсу.
Повторять не потребовалось. Это был деятельный сукин сын, скажу я вам. Встряв во что-то, он делал это с душой.
Я вернулся к себе, избавился от поджидавшего меня Бассета и плюхнулся на койку. При мысли о том, что я натворил, у меня пересохло в горле, а руки покрылись потом. Вопреки браваде, разыгранной перед Брайантом, я крепко влип. А если что-то пойдет не так, и Брайант не справится? Во время таких приступов паники я с легкостью рисовал себе то, что произойдет — страх, должно быть, стимулирует воображение, но это были не четкие видения, поскольку в такие моменты человек видит то что, крутится у него в голове, и зацикливается на этом. Я представлял, как Брайанта раскрывают, или начинают подозревать, и как Бернье стоит передо мной, незыблемый, как скала, с заряженным пистолетом в руке, и как дуло направляется прямо мне в грудь, как пуля попадает в меня, и я с криком валюсь мертвым на землю.
При мысли об этом я едва не кричал от ужаса и лежал, рыдая, в темной комнате. Мне хотелось встать и бежать, но ноги отказывались служить. Тогда я стал молиться, чего не делал, должен сознаться, с тех пор, когда мне было лет восемь от роду. Но в мыслях у меня постоянно крутились Арнольд и ад, — и это, без сомнения, говорит о многом, — в конце концов я не нашел ничего лучше, чем бренди, но и оно для меня было как вода.
В ту ночь я не сомкнул глаз, только лежал и слушал, как часы отбивают четверти, пока не наступил рассвет и не пришел Бассет. У меня сохранилось достаточно здравого смысла, чтобы не предстать перед ним трясущимся и с воспаленными глазами, так что я притворился спящим, храпя, как орган, и услышал, как он сказал:
— Невероятно! Послушай-ка, сопит, как младенец. Ну чем не бойцовский петух?
Другой голос, видимо, еще чьего-то денщика, произнес:
— Толку-то, дурачина. Вот посмотрим, как он будет сопеть завтра утром, после того, что Бернье с ним сделает. Небось сон его станет покрепче этого.
Ну хорошо, дружок, подумал я. Кто бы ты там ни был, если только выберусь из этой заварухи, я буду не я, коль не взгляну, какого цвета твои кости, когда кузнец-сержант привяжет тебя к коновязи и начнет спускать шкуру плетью. Посмотрим, как ты сам засопишь после этого. Тут я почувствовал, что этот приступ ярости почти совсем вытеснил страх, — Брайант заметит это, слава Богу, — и когда они вошли, я вполне взял себя в руки, разве что не смеялся.
Когда мне страшно, я в отличие от большинства людей не бледнею, а краснею, и это не раз и не два выручало меня, так как мой страх принимали за ярость. Брайант рассказывал потом, что я появился у манежа красный, как индюк; по его словам, все пребывали в уверенности, что это от моего гнева на Бернье. И все-таки они не считали, что у меня есть хотя бы шанс, и притихли, едва мы прошли плац и горнист протрубил зорю.
Кардигану, конечно, рассказали о ссоре, и кое-кто полагал, что он может вмешаться и запретить дуэль. Но, услышав об оплеухе, он только спросил:
— И когда же они стревяются?
И снова отправился спать, приказав разбудить его в пять. Не то что бы он одобрял дуэли, — хотя сам принимал участие в нескольких знаменитых поединках, — но понимал, что при таких обстоятельствах дело, спущенное на тормозах, губительно отразится на репутации полка.
Бернье и Трейси были уже там, как и хирург. Легкий туман висел под деревьями. Когда мы подходили к ним, под ногами чавкала трава, еще влажная от ночной росы. Форрест шел рядом со мной, а Брайант с пистолетным ящиком под мышкой топал вместе с остальными. Ярдах в пятидесяти, у деревьев, растущих рядом с оградой, стояла небольшая группа офицеров, и я заметил плешь Кардигана, выступающую над его накидкой с капюшоном. Полковник курил сигару.
Брайант и доктор подозвали меня и Бернье и спросили, не желаем ли мы уладить ссору. Никто из нас не сказал ни слова. Бернье был бледен и сосредоточенно глядел в какую-то точку за моим плечом. В этот миг я был так близок к тому, чтобы повернуться и бежать без оглядки, как никогда в своей жизни. Я чувствовал, что мои колени вот-вот подогнутся, а руки под плащом ходили ходуном.
— Ну, хорошо, — сказал Брайант и пошел вместе с хирургом к маленькому столику, который они установили неподалеку. Том вынул пистолеты, и краем глаза я наблюдал, как он проверяет кремни, засыпает в ствол порох и забивает шомполом пули. Подойти ближе я не отваживался, к тому же подошел Форрест и отвел меня на мою позицию. Когда я обернулся, хирург наклонился за упавшей пороховой фляжкой, а Брайант загонял в один из пистолетов пыж.
Они с минуту посовещались, потом Брайант подошел к Бернье и протянул ему пистолет, затем принес мне другой. Позади никто не стоял, и когда моя рука коснулась рукояти, Брайант едва заметно мне подмигнул. Сердце едва не выпрыгнуло из груди, и я не берусь описать, какое облегчение разлилось по моему телу, отдаваясь в каждом члене. Я возвращался к жизни.
— Джентльмены, вы твердо убеждены продолжать дуэль? — Брайант по очереди посмотрел на каждого из нас.
— Да, — ясно и четко сказал Бернье. Я кивнул.
Брайант отступил назад, чтобы уйти с линии огня, секунданты и доктор заняли места рядом с ним, оставив меня и Бернье, стоящих друг напротив друга на расстоянии примерно двадцати ярдов. Он стоял вполоборота ко мне, опустив пистолет и смотрел прямо мне в лицо, будто выбирая точку прицеливания — с такого расстояния он легко попадал в туза.
— Пистолеты стреляют с первого нажатия, — объявил Брайант. — Когда я брошу платок, можете поднимать оружие и стрелять. Я отпущу его через несколько секунд.
И поднял руку с платком.
Я услышал щелчок — это Бернье взвел курок. Он смотрел мне прямо в глаза. Расслабься, Бернье, подумал я, твои старания бессмысленны.
Платок упал.
Правая рука Бернье поднялась, словно лапа железнодорожного семафора, и не успел я взвести курок, как уже глядел в дуло его пистолета. Краткий миг, и меня окутало облако дыма, а следом за выстрелом что- то чиркнуло меня по щеке, оставив грязный след. Пыж. Я отступил на шаг. Бернье изумленно глядел на меня, видимо, удивляясь, что я еще стою. Кто-то закричал: «Господи, промахнулся!». Другой голос строго призвал к тишине.
Пришла моя очередь, и на мгновение меня обуял соблазн подстрелить эту свинью здесь и сейчас. Но Брайан мог потерять голову, а это не входило в мои планы. Зато я знал, как заслужить славу, способную за неделю обежать всю армию: старина Флэши, который увел у другого девчонку и получил от него удар, оказался столь благороден, что пощадил противника на дуэли.
Все застыли как статуи, не сводя глаз с Бернье, в ожидании момента, когда я сражу его выстрелом. Я взвел пистолет, пристально глядя на противника.
— Ну давай же, черт тебя побери! — не выдержал он. На лице его читались страх и ярость.
