Ага, есть! В дальнем углу помещения, на каком-то здоровенном ящике — лежит. Голый… голая… покойница. Не беспокойница, а именно покойница — неподвижна, кожа не синюшная, как у зомби, а желтая, и запах — другой совсем запах, не зомбиный. Зомби пахнут как несвежее мусорное ведро — тухлятиной и одновременно вроде бы химией. А тут — мерзко-сладковатый трупный запах. Кто хоть раз в морге был — его не забудет. Дохлая собака, например, иначе совсем пахнет…
— Ой… — доносится сзади.
Оборачиваюсь как башенный кран, чертова телогрейка… хотя на повороте уже понимаю — не испуганный возглас и не тревожный, а… обморочный какой-то. Вот тебе и на — Машку приплющило от картины такой. Как беспокойников топором — так ничего, забавы да эксперименты, и как, считай, по трупам ходить — тоже ничего, а тут стоит — сама желтая, как покойница, того гляди осядет.
— Давай отсюда, давай. Помощь не нужна, тут все спокойно.
— Что там у вас? — Сразу хор голосов в наушнике.
— Покойник. В смысле, труп неживой.
— А что случилось?
— Машке плохо.
— Да не плохо мне! Просто противно. Фу, воняет как…
Вроде и не сильно воняет — в том же «Фролове» куда сильнее несло. И тухлее. Просто специфический такой запахан…
— Выходи, постой снаружи. — И уже для всех: — Поищите мешок какой-нибудь поздоровее. Надо же ее отсюда выносить…
— МАШКУ?!
— Тьфу, да не Машку. Покойница тут женского пола. А Машка ничего — продышится сейчас, и все в порядке.
— Блин, ну ты как сказанул… Я так поседею на фиг.
— Да вроде ничего я такого не сказал…
— Ага, представь, мы тут наверху торчим, ничего не видно, только возня какая-то, и вдруг — Машке плохо и тут же «дайте мешок ее выносить».
— Да не Машку же!
— Отсюда звучит — как Машку.
— Все, живая я, блин. Не дождетесь! — Привычное «дочки-матери» мигом прогоняет одурь.
— Короче, тут покойница, вероятно, хозяйка. Помылась в бане и суициднулась. В голом виде, на бархатном покрывале, в подвальном углу… И, похоже, при свечах — огарки стоят…
— Bay! А покрывало черное? — уловила Сашка знакомые образы.
— Красное. И вообще, завязывай ты уже с готикой, у нас по жизни сплошная готика, блин…
— Ну ты же сам говоришь — готика по жизни… Красное — тоже неплохо.
— Да, выросла деточка… — уже смеюсь я. — Поищите все же какой-нибудь мешок или клеенку. Покойница хоть и помылась перед смертью, а руками ее трогать ну совершенно не хочется.
— Не вздумай трогать, — это уже Иринка, — кто ее знает, что с ней. Кстати, как она самоубилась, что не воскресла? Уверен, что не воскреснет?
— Гм… Времени воскреснуть у нее вагон был. Мы тут второй час громыхаем — вряд ли она живая не услышала… Да и свечи сгорели — это полдня минимум. Запах опять же…
— Может, не все покойники сразу встают?
— Вряд ли. Это уже не зомби, а какие-то мины замедленного действия получатся… — Но действительно, почему она не воскресла? Подхожу ближе, на всякий случай с пистолетом наготове. Женщина, кстати, не старая. Лет тридцать или даже меньше. И даже красивая… была… фигуристая… Голова вроде цела… А, вот она как — возле откинутой с ящика руки на полу валяется небольшой револьвер. Незнакомая модель, похоже, вообще самоделка, но барабан короткий совсем — под мелкашку, что ли? Я бы из такого стреляться не решился — то ли убьет, а то ли мучиться потом с сотрясением мозга и разодранным скальпом… Похоже, она о таком варианте просто не догадывалась — приложила к виску, и понеслась душа в рай. Эстетка, блин… А нам теперь эту дуреху отсюда выволакивать… И на хрена она вообще застрелилась? Вроде укусов на теле нет… Правда, я ее не переворачивал… Да и не буду: в покрывало завернуть и тащить… Если Дима не сомлеет так же, как подруга его. Ну и ладно, один вытащу, если что. Прислушался к себе — нет, желания падать в обморок не намечается. Досада разве что — выбрала же место убиваться… Хотя если б она в постели вены перерезала — что, лучше было бы? Шляющаяся по дому зомбобаба в окровавленных простынях — брр, проще такой дом бросить и в другой пойти… От дыры в башке, конечно, тоже крови хватает, вон как волосы блестят, но хотя бы лужа не натекла — в покрывало все впиталось.
Подходящего мешка в доме не нашлось — пришлось заворачивать покойницу в ее же смертное покрывало, прокладывая куда можно обычные супермаркетские мешки, и таким невнятным, кое-где пропитавшимся насквозь полузасохшей кровью кулем тащить через дальнюю дверь подвала наружу. Идея похоронить ее тут же, в соседнем дворе, энтузиазма не вызвала: весна весной, но земля еще не оттаяла, и под тонким слоем раскисшей почвы тяжело хрустел лед. Отволочить за машиной подальше — почему-то не хотелось. Казалось бы, какая разница — но то, что без проблем делалось с трупами зомби, с нею казалось неправильным. Человек все же был. Ограничились полумерами — загрузили в садовую тачку и откатили наискось через улицу, во двор недостроенного дома напротив, где дверь была не заперта, закатили в гараж и заперли все, чтоб, если вдруг и забредет сюда какой-то левый мертвяк — пищи для метаморфоза он не нашел. Завтра, может, прихватим где небольшой экскаватор — в местном домостроительном кооперативе наверняка должен быть, — тогда уж и зароем как следует.
А сегодня после всех приключений хотелось только спать — даже баню заводить сил не было, ополоснулись кое-как в душевой кабине первого этажа и разбрелись по спальням — попарно, фиг ли теперь политесы играть, — даже предкам (которые по определению ничего не понимают) вполне очевидно, что детки выросли и живут по-взрослому. Сашка определилась в «детскую», на которую никто и не претендовал. По беглому взгляду на вещи — жил тут, похоже, пацан, но какая теперь разница? Так и отрубились — уж не знаю, использовали ли «по назначению» свою кровать Дима с Машей: подозреваю, что да, а нам на это сил уже не хватило, хоть и давно уже ждали момента отделаться на время от детушек… любого пола и возраста. Ничего, завтра наверстаем…
Но спокойно продрыхнуть до завтра нам не удалось. Какой звук меня разбудил — я не понял. Может, и не звук вовсе. Что-то заставило среди ночи подскочить, попялиться в темноту, лишь слегка разбавленную дальним отсветом фонаря на соседней улице (общего освещения тут не было — у каждого дома двор и ближайшие окрестности освещались собственными фонарями, и свои мы включать на всякий случай не стали), и все же подняться, хотя ноги и особенно «перекачанная» вчерашними переносками тяжестей спина были категорически против. Не хотелось спать. Точнее, хотелось, но не моглось. Драло какое-то внутреннее беспокойство — как будто что-то важное мы упустили. Пытаясь втолковать подкорке, что она, мягко говоря, неправа, — тщательно, по шагам вспомнил все защитные меры, принятые вечером.
Мы ночуем в прочном строении с решетками на окнах. Двери стальные, заперты — передняя и нижняя на замок, задняя, пропиленная нами, — засунутым в прочную стальную ручку ломиком, распертым о косяк. Пол и потолок — бетонные плиты, мы со всем нашим арсеналом упаримся ломать, не то что не пользующиеся инструментами беспокойники, будь они хоть трижды мутанты. Но все же что-то меня плющило. Что же мы сделали не так? Получалось, что дело не в доме. Что-то раньше? Что тут вообще произошло? Поселок не был эвакуирован: военные про него просто не вспомнили — такой он был, не афишируемый особо. Однако покинут весь и полностью — почему? Почему застрелилась молодая здоровая тетка, не укушенная зомби? Только потому, что заигралась в готику и вообще была дура? Объяснение простое, но не слишком устраивающее. Дуры в таких домиках не очень-то живут. Точнее, они, может, и дуры в интеллектуальном смысле, но в умении определить, с какой стороны у бутерброда семга с маслом, а с какой сухая корочка, им не откажешь при всей классовой ненависти. Потеряла все и решила не жить? Не вяжется как-то. Погибли близкие? Ну может быть… Но она тут такая одна, а весь остальной поселок куда делся?
Так я стоял, катал в голове варианты, посматривал в окно, завешенное неплотной шторой, — пока мое внимание не привлекло шевеление у противоположного дома. Видно было плохо — действие
